Гром средь ясного неба раздался в комнате ответственного секретаря, куда набилось полно народу, жадно слушавшего мой сбивчивый рассказ о хождении к Генсеку, чего до меня еще ни один краснозвездовец не удостаивался. Естественно, я не жалел цветов и красок, коллеги – колкостей и подначек. В этом наэлектризованном бедламе до моего сознания как-то не сразу дошел вопрос начальника отдела иллюстрации полковника Александра Николаевича Сергеева:
- Мишель, а где снимок Генсека с его боевыми побратимами?
- Снимок? - переспросил я рассеяно. - Ах, да, фото Константин Устинович оставил себе на память. Так мне помощник сказал...
- Но ведь то был оригинал, единственный экземпляр! - по-военному громко прошептал краснозвездовский иллюстратор, вмиг оценивший весь трагизм ситуации.
- Так, а я-то тут при чем?
- А кто же «при чем», голубь ты наш сизокрылый?
Дальше события развивались как в жутком кошмарном сне. Шалкеев позвонил Петрову, объяснил ситуацию со снимком. И получил увесистый цековский нагоняй:
- Вы что там, мальчишки собрались? – на высоком тоне сказал помощник. – Неужели нельзя было предвидеть такую простую ситуацию и снять копии со снимка. Генсеку фото понравилось. Он его впервые в жизни увидел и оставил себе на память. Вы что хотите, чтобы я пошел к нему и стал объяснять, что в «Красной звезде» работают сопляки – не офицеры. Выкручивайтесь, как хотите, но в завтрашнем номере материал должен выйти именно с той фотографией, что осталась у Генсека и с тем текстом, что я у него подписал. Буковки, запятой не изменять!
Описание поисков фотографии занимает в дневнике две страницы. В жизни реальной то была эпопея, подобно которой мне больше не приходилось переживать. Весь день мы обращались в архивы Алма-Аты, Красноярска, в Центральный партийный архив, в Институт марксизма-ленинизма, в КГБ, МВД. Начальник пограничных войск по просьбе Макеева лично обзванивал всех своих знакомых. На заставу в Хоргос были отправлены два вертолета. Всё – безрезультатно. Снимок оказался уникальным. Копии его нигде не находилось. Работу над номером приостановили. Все, от наборщиков до главного редактора, чего-то ждали, на что-то надеялись, а на что – черт их знает.
Ближе к семи часам вечера вдруг по редакции пронесся слух, что Макеев говорил по кремлевке с начальником Главпура. Тот обещал позвонить министру обороны Д.Ф. Устинову, а уже тот, в свою очередь, должен был связаться с К.У. Черненко и попросить фотографию на пару часов. Собственно, нам фото нужно было на несколько минут – снять копию. Остальное время уходило бы на поездку в ЦК и обратно.
Все это я и решил сказать Федору Павловичу по телефону. И еще вкратце доложить, что меня ждет в случае, если он не выручит: отправка на службу в Забайкалье. И хотя по тогдашним суровым краснозвездовским правилам у меня, простого сотрудника, не было права звонить в ЦК, но что оставалось делать. Шесть коротких фраз я написал на бумажке и снял телефонную трубку.
В Петрове я не ошибся. Он действительно оказался человечным и добрым. Выслушав мою заготовку, коротко бросил:
- Приезжайте!
В восемь часов вечера Генсека увозили домой на Большую Бронную. В это время душка Петров и провел операцию по изъятию снимка. Вручив его мне, приказал, чтобы завтра к 11.00 у него лежали газеты и несколько снимков. Так оно и было.
Для Генсека отпечатали двадцать экземпляров газеты на специальной бумаге. Сергеев и его команда сделали пять увеличенных снимков, и я все это историческое добро отвез в ЦК. И у меня наступило время, как у артиста, отыгравшего сложный премьерный спектакль, выходить на поклоны. То был мой Тулон, мой звездный час. Слушайте, это же не шуточки организовать т а к о й материал и опубликовать его в т а к и х условиях! Конечно, публикация считалась успехом отдела, но тогда вряд ли кто из многочисленного коллектива краснозвёздовцев сомневался, чья в этой акции, так сказать, львиная доля заслуги. Шалкеев меня обнял, и глаза его увлажнились.
Спустя некоторое время он же меня, на свой страх и риск отправил на родину К.У. Черненко. Но это уже другая история.
Повторюсь, с Шалкеевым мне работалось в кайф полный. Моим успехам он не завидовал, а наоборот их поощрял. Именно при Валентине Александровиче я почувствовал себя полноправным краснозвёздовцем и ощутил профессиональную уверенность в своих силах. Это такая сложная материя, что о ней даже на словах трудно рассказать. Во всяком случае, когда я уходил на работу в ТАСС, расставаться с Шалкеевым мне было искренне жаль. Ведь за все годы совместной работы мы ни разу (!) не то, что не повздорили – на повышенных тонах не говорили. Хватало ума понимать простую, на самом деле вещь: 90 процентов всех проблем решаются сами собой. А 10 процентов проблем решения вообще не имеют. И хрен бы с ними…