Мне предложили оказать литературную помощь в написании воспоминаний о сестре Генсека Валентине Устиновне Черненко. Руководствуясь по тем временам железным девизом: «Если партия прикажет писать стихи, надо ответить – есть», я сразу взялся за дело. Сестра Генсека лежала в главном корпусе знаменитой ЦКБ в 494-й палате. Когда я вошел, Валентина Устиновна лежала под капельницей. Хотел уже ретироваться, но больная тихим, треснувшим голосом приказала: «Посидите, пока уберут капельницу».
Потом мы разговаривали с полчаса. Обсудили в общих чертах, как будет выглядеть книга воспоминаний Валентины Устиновны, которую она, оказывается, уже набросала. Мне, стало быть, надо лишь чуть-чуть ее подправить в литературном плане. На прощание она вручила мне свою рукопись в толстом блокноте с красивым переплетом. Естественно, я полистал его еще в метро, более детально проштудировал дома, и меня охватили тоска, уныние, даже страх. Примерно, на ста страницах блокнота содержались фрагментарные записи, сделанные корявой старческой рукой глубоко больного человека, который, вдобавок, не обладал даже зачатками умения грамотно и внятно излагать свои мысли. Сами мысли при этом являли уровень стенной газеты тридцатых-сороковых годов. Валентина Устиновна, например, на полном серьезе писала: «Как хорошо, как здорово, что мы живем в великом Советском Союзе, которым руководит наша мудрая Коммунистическая партия во главе с верным ленинцем К.У. Черненко! Я бесконечно счастлива, что была делегатом ХХV съезда партии. Это самое замечательное событие в моей жизни... Все, за что мы воевали и боролись - свершилось и за это надо благодарить рудную Коммунистическую партию во главе...». И дальше шли бесконечные титулы ее брата.
Сидел я над закрытым блокнотом, смотрел на его дорогой переплет и думал, что кур во щах, должно быть, испытывает такое же состояние. Не представлял я себе даже приблизительно, как можно из этих, так называемых воспоминаний, сделать не то что книгу – газетную публикацию. Положение мне казалось совершенно безвыходным, и я откровенно трухнул. И совершил поступок, от которого до сих пор стыдно. И если бы его можно было вычеркнуть из своей жизни – сделал бы это с превеликим удовольствием. Но – невозможно. На следующий день я пошел к И.И. Сидельникову и обречено стал его просить о помощи. Говорил о том, что вот-де попал в труднейшее положение, не справлюсь со столь ответственным поручением, как написание книги. Так что, елико возможно, пусть, мол, за это дело возьмется кто-то из краснозвездовцев поумнее, поопытнее, поспособнее меня. Сидельников смотрел на меня не как солдат, а как генерал на вошь:
- Вы что, не в своем уме? (А раньше всегда ко мне на «ты» обращался). Да как вы вообще могли прийти ко мне с подобным предложением? Это – сестра Генсека. Вам поручено на самом высоком уровне работать с ее воспоминаниями – работайте. Нужна будет помощь – окажем, а на большее не рассчитывайте.
На том и расстались. Мне ничего другого не оставалось, как впрягаться в новую, доселе неизвестную работу. И тут генеральский отлуп подействовал мобилизующе и отрезвляюще просто потому, что и от хорошего пинка мы иногда обретаем крылья и взлетаем. Рукопись я, конечно же, подготовил. Однако Генсек Черненко приказал долго жить и нашу с его сестрой писанину издательство выбросило на свалку истории. Признаться, мне жалко, что книга света не увидела. Там было много чего такого, что уже никогда не станет достоянием той самой истории. А хорошо это или плохо, уже не мне судить.
Ещё одна встреча с Иваном Ивановичем крепко мне запомнилась. Все годы службы в «Красной звезде» я постоянно мечтал об отделе литературы и искусства. Очень много писал по этому отделу. Поддерживал со всеми его сотрудниками, особенно с редактором полковником Юрием Беличенко тесные, не побоюсь этого слова – товарищеские отношения. Но ближе всех в отделе я сошелся с Эрнстом Михайловым, который отвечал за музыкальные и драматические коллективы, как военные, так и гражданские. Не смотря на разницу в возрасте, мы очень крепко дружили. По заданию Эрнста Борисовича я часто писал короткие рецензии на спектакли, печатал через отдел многие свои интервью с известными деятелями культуры. Обильно всегда обмывалась каждая моя публикация. И тогда Михайлов «ставил заезженную пластинку»: