Валентина Даниловна больше не выходила замуж. Осенью 1949 года ее премировали путевкой в санаторий, и там она познакомилась с симпатичным немолодым человеком по имени Михаил Николаевич, тоже приехавшим из Москвы. Они понравились друг другу, и постепенно ледок недоверия и скептицизма, естественный для немало испытавших в жизни людей, растаял и уступил место устойчивой привязанности, продолжавшейся чуть больше семи лет. Они изредка ходили в театры и ежегодно вместе ездили на курорт. Дважды на Рижское взморье, в Кемери, трижды в Сочи и последний раз в Кисловодск. До тех пор, пока он не скончался от инфаркта. Валентина Даниловна ничего не знала об этом и как-то, не дождавшись очередного телефонного звонка Михаила Николаевича, сама набрала номер его служебного телефона, чего никогда прежде не делала, А в Минвнешторге ей сухо ответили, что Михаил Николаевич уже похоронен. И все!
— Мамочка, ты случайно не уснула? — через дверь спросил Анатолий.
— Нет, сынок, я не сплю.
4
Сема возвратился из школы и застал Валентину Даниловну на кухне.
— Привет, бабусь! Ты, вижу, собралась обедать. А меня заодно не накормишь?
— С удовольствием, детка! — радостно закивала Валентина Даниловна.
Она не любила садиться за стол в одиночестве, но за последние годы вынужденно приноровилась к этому. Приноровиться-то приноровилась, а вот привыкнуть так и не сумела.
После обеда она помыла посуду, с трудом доковыляла в свой угол за шкафом и в изнеможении опустилась на кровать. «Почти ничего не делала, а утомилась так, будто поднялась на высокую гору, — с горечью сказала она себе. — Да, силы тают прямо на глазах».
Валентина Даниловна попыталась задремать, но услышала звонок в дверь, а чуть позже — вежливое покашливание.
— Даниловна, ты как, незваных гостей пускаешь? — послышался хрипловатый голос секретаря их партийной организации, в прошлом модельщика с завода «Серп и молот».
— А, Федор Степанович, заходи! — приветливо ответила Валентина Даниловна. — Бери стул, садись… Я тебя позавчера ждала. Рада тебя видеть.
Этот кряжистый, широкоскулый, не согнувшийся под грузом прожитых лет человек с седым чубчиком и аспидно-черными, редко моргавшими глазами оставался для нее чуть ли не единственной живой связью с внешним миром, с той полной, до предела насыщенной событиями жизнью, которая теперь доходила до нее лишь отраженно — в отзвуках уличного шума и в той информации, что она черпала из газет.
— Ты извини, Даниловна, недосуг мне было, — откашливаясь в кулак, сказал гость и присел неподалеку от кровати. — Мы Виктора Никитовича хоронили.
— Что ты говоришь?! — расстроилась Валентина Даниловна. — Бедный Виктор Никитич, вечная ему память! Душевный был человек.
— Большой человечище был наш Виктор Никитович, — согласился секретарь. — На кладбище заворг из райкома здорово о нем сказала. Сперва, мол, она его не понимала. Старый человек с персональной пенсией союзного значения, на кой ему, спрашивается, во все вмешиваться? Ну, думаю, привык к большой власти, вот ему дома на месте не сидится. А потом, дескать, пригляделась и вижу, что Виктор Никитович не о власти думает, а о долге, о пользе людям, которую он усматривал в том, чтобы не проходить мимо любого непорядка. А его глаз на неправду был острее, чем у нас, у молодых. Мы, мол, кое с чем смирились, делаем вид, будто бы все в полном порядке, а Виктор Никитович такого не допускал… Ну ладно, Даниловна, давай сюда партбилет и плати взносы за май.
— А я уж было подумала, что ты сам внес за меня тридцать копеек, — сказала Валентина Даниловна, протягивая ему партийный билет и деньги.
— Как можно! — возразил секретарь, расстегивая молнию на принесенной с собой папке. — Разве в копейках смысл? Я обязан соблюдать уставные требования и навещать болеющих коммунистов. Вдруг у них дело есть ко мне или, скажем, какая-нибудь просьба? Тебе хорошо, Даниловна, ты у сынка под крылышком, а другие, бывает, обиды испытывают от молодых. А иной раз и притеснения. Куда это я подевал очки?
— Они торчат у тебя из кармана, — подсказала Валентина Даниловна.
— Точно… Внук-то тебя не больно тревожит? Сема у вас, примечаю, паренек задиристый. На, расписывайся.
— Нет, Федор Степанович, я на своих не жалуюсь, — не дрогнув, солгала Валентина Даниловна.
— Твоего младшего сынка я частенько встречаю… — Секретарь подышал на штампик и прижал его к раскрытому партбилету. — Вот и порядок! Твой младший вежливый, со мной всегда первым здоровается. Все забываю спросить у тебя: а как твой старший? По-прежнему там же, в Канаде?