— Ты, Федор Степанович, спутал. Мой Андрюша в Америке. Зимой его наградили орденом Дружбы народов!
— Молодец у тебя Андрей! И ты молодец, Даниловна, добрых хлопцев воспитала! — Секретарь спрятал в папку штампик и ведомость. — Это дело совсем не простое. Я заметил, что родительское дело в чем-то сродни партийной работе: сколько чего ни перелопатишь, а все недоработки выплывут. Вон у Харламовых какие родители были, помнишь? А дети выросли с изъяном — пьют, как сапожники. А ты молодец! Ну, Даниловна, пора мне. Еще к семерым болеющим коммунистам зайти надо.
Простившись с секретарем, Валентина Даниловна уставилась в потолок. Разве она удовлетворена поведением своих близких? Разве Валерия и Толя относятся к ней так, как она заслужила? Но Валентина Даниловна не только не любила, но и не умела жаловаться. Еще в екатеринославской женской прогимназии она уяснила себе, что жалобщиков и доносчиков презирали во все времена. Например, в Древней Греции они котировались наравне с волками. Да и у нас, на Руси, их никогда не жаловали. Недаром в повести Пушкина «Капитанская дочка» комендантша Василиса Егоровна послала поручика Ивана Игнатьевича рассудить гарнизонного капрала с бабой, подравшихся в бане из-за шайки с горячей водой, и снабдила его такой инструкцией: «Разбери Прохорова с Устиньей, кто прав, кто виноват. Да обоих и накажи». С какой стороны ни посмотреть, жаловаться Валентине Даниловне бессмысленно. Ну, предположим, расскажет она Федору Степановичу о бездушии невестки. Что он может сделать? Практически ничего. Пристыдит ее и Толю, и делу конец. А что это изменит? Только поползут по дому никому не нужные разговоры.
Валентина Даниловна повернула голову набок и посмотрела на фотографии. На одной, еще довоенной, она сидела рядом с Гришей, державшим сыновей на коленях. На второй — ее Андрюша с женой Наташей, а между ними годовалая Танечка. И на третьей — тоже Танечка, но уже совсем большая.
Сперва она приласкала глазами Танечку, а потом надолго остановила свой взгляд на старшем сыне. «Андрей Григорьевич Аристархов, Андрюшенька. Давно ли ты был маленьким, мой хороший? Я горжусь тобой. Я привыкла к этому с того страшного августовского дня, когда мы осиротели. Ведь ты был моим надежным помощником с самых первых дней войны. И в Москве, и по приезде в Челябинск…»
Тогда, поздней осенью 1941 года, их поселили не в самом Челябинске, а в пригороде, на его отдаленной окраине, в избе, разгороженной тесом на крошечные клетушки. Валентину Даниловну сразу же направили на работу в орс оборонного завода, и она ежедневно уходила из дому рано утром, а возвращалась поздно вечером. Первое время она тревожилась о детях, но вскоре убедилась в том, что Андрюша не только смотрит за братом, но и заботится о ней. В самые что ни на есть лютые морозы он ходил за водой, колол дрова и старался сделать максимум того, что было в его силах. За все четыре года войны она лишь однажды отругала Андрюшу.
Соседнюю с ними, но, правда, более просторную клетушку занимал заместитель начальника орса Яков Борисович Гонопольский. Он был ленинградцем и потерял жену и детей при бомбежке их эшелона. Валентина Даниловна очень жалела Якова Борисовича и сочувствовала ему до тех пор, пока случайно не заметила, что он хранит в кладовке подозрительно большое количество дефицитных продуктов. Она и ее дети жили впроголодь, а запасы Гонопольского превышали годовую выдачу по рабочей карточке. Скандал разразился весной 1943 года. Как-то вечером Валентина Даниловна пришла домой и застала ужасную картину. Гонопольский стоял на крыльце и держал ее детей за уши. Маленький Толя плакал навзрыд, а Андрюша молчал и злобно косился на Гонопольского.
— Сию же минуту отпустите моих детей! — закричала Валентина Даниловна. — Не смейте их трогать! Что они вам сделали?!
— Ворюги они у вас, гражданка Аристархова! — пробасил Гонопольский, неохотно отпуская малиновые детские ушки. — Сегодня я поймал их с поличным!
— Что они могли украсть у вас? — спросила потрясенная Валентина Даниловна. — Дети, это правда?
Толя уткнул свою мордочку в ее юбку и продолжал плакать, вздрагивая от страха, а Андрей виновато опустил голову и молчал.
— Я еще с осени обратил внимание, что мне часто попадаются пустые яйца, — с возмущением произнес Гонопольский, — затем сообразил, что здесь действует чья-то ловкая рука. Несколько месяцев я подкарауливал вора и сегодня поймал ваших бастрюков! Старший прокалывал яичную скорлупу швейной иглой и передавал младшему, а тот, негодяй, высасывал содержимое. Как вам это нравится?