Бовуар легонько прикоснулся одной своей рукой к другой. Вот что он бы почувствовал.
– А, вот вы где, Клара, – сказала старший куратор музея. Она взяла Клару за руку и отвела от Мирны. – Поздравляю. Это настоящий триумф!
Клара достаточно хорошо знала художников, чтобы понимать: на то, что они называют триумфом, другие люди вполне могут и не обратить внимания. И все же это было лучше пинка под задницу.
– Правда?
– Absolument[10]. Людям нравится.
Женщина восторженно обняла Клару за плечи. Ее очки представляли собой маленькие прямоугольники. Клара подумала, что, наверное, весь мир старшего куратора навечно искривлен чем-нибудь вроде астигматизма. Волосы у женщины были короткие и прямые, как и ее одежда. Она была невероятно бледна. Этакая ходячая инсталляция.
Но она была добра и нравилась Кларе.
– Очень мило, – сказала куратор, отходя на шаг назад и оценивая новый наряд Клары. – Мне нравится. Настоящее ретро, настоящий шик. Вы похожи… похожи… – Она покрутила руками, пытаясь вспомнить подходящее имя.
– На Одри Хепберн?
– C’est ça![11] – Куратор хлопнула в ладоши и рассмеялась. – Вы наверняка зададите новый стиль в моде.
Клара тоже рассмеялась и немного влюбилась в куратора. В другом конце зала она увидела Оливье. И как всегда, Габри рядом с ним. Но если Габри увлеченно разговаривал с каким-то незнакомцем, то Оливье смотрел куда-то сквозь толпу.
Клара проследила за направлением его взгляда – оказалось, что смотрит он на Армана Гамаша.
– Ну так кого вы здесь знаете? – спросила куратор, обнимая Клару за талию.
Прежде чем та успела ответить, женщина начала показывать на разных людей в толпе.
– Их вы, вероятно, знаете. – Она кивнула на пару средних лет рядом с Бовуаром. Похоже, они обсуждали картину «Три грации». – Это команда из мужа и жены. Норман и Полетт. Он делает наброски, а она прорабатывает детали.
– Так работали мастера Ренессанса – в команде.
– Вроде того, – сказала куратор. – Но скорее как Христо и Жанна-Клод[12]. Редко встречаются два художника, которые могут работать в таком согласии. Они и в самом деле очень хороши. И я вижу, они в восторге от ваших работ.
Клара не была с ними знакома, но подозревала, что сами они никогда бы не использовали слово «восторг».
– А это кто? – спросила Клара, показывая на почтенного пожилого человека рядом с Гамашем.
– Франсуа Маруа.
У Клары округлились глаза, и она обвела взглядом зал. Почему народ не осаждает знаменитого торговца произведениями искусства? Почему с месье Маруа говорит только Арман Гамаш, который даже и не художник? Если у этих вернисажей и была какая-то цель, то никак не воздать должное художнику, а скорее завязать полезные знакомства. И в этом смысле более полезного человека, чем Франсуа Маруа, трудно было себе представить. Но тут Клара поняла, что многие в этом зале даже не знают, кто он такой.
– Как вам, наверное, известно, он почти никогда не приходит на выставки, но я дала ему каталог, и он сказал, что ваши работы просто потрясающие.
– Правда?
Даже с учетом того, что среди людей искусства слово «потрясающий» имело гораздо меньшую цену, чем среди людей нормальных, это все равно можно было считать комплиментом.
– Франсуа знаком со всеми, у кого есть вкус и деньги, – сказала куратор. – Это большая удача. Если ему понравятся ваши работы, то успех вам обеспечен. – Куратор пригляделась внимательнее. – Я не знаю человека, с которым он разговаривает. Видимо, какой-то профессор, знаток истории искусства.
Прежде чем Клара успела сказать, что этот человек никакой не профессор, Маруа повернулся от портрета к Арману Гамашу. На его лице застыло изумленное выражение.
Что он такое увидел и что это значит?
– А вон там, – сказала куратор, показывая в другую сторону, – Андре Кастонге. Еще одна важная персона.
Взгляд Клары остановился на фигуре, хорошо известной в квебекском мире искусства. Если Франсуа Маруа был замкнут и нелюдим, то Андре Кастонге был всегда и везде, серый кардинал квебекского искусства. Месье Кастонге, чуть моложе Маруа, чуть выше, чуть тяжелее, был окружен кольцом людей. Внутренний кружок составляли критики различных влиятельных газет. Дальше стояли менее известные галеристы и критики. А в наружной части кольца толклись художники.
Они были планетами, а Андре Кастонге – солнцем.
– Позвольте я вас представлю.
– Потрясающе, – сказала Клара.
Мысленно она преобразовала это слово в другое, отвечающее тому смыслу, какой она в него вкладывала. Merde.
– Неужели это возможно? – спросил Франсуа Маруа, вглядываясь в лицо Гамаша.
12