Много раз Круговых делал эти повороты своим товарищам. Случалось, и сам сгибался от трудности, но всегда находил силы выпрямиться снова. За последнее время его чаще хвалили, чем ругали. На торжественных собраниях у него было постоянное место в президиуме. Про него писали в газетах. Бывало хвалили даже тогда, когда этого не заслуживал, так сказать, по инерции.
Но никогда не принимал он близко к сердцу похвалы. Не поддавался честолюбию, зазнайству. Этого у него в крови не было. Ведь он своими руками заработал почет.
К личной славе не стремился, не был никогда эгоистом, искренне радовался успехам других. Совесть перед товарищами была чиста. Но почему же сегодня он отвернулся от взгляда Волочнева, от взгляда старого друга?
Сергей Александрович который раз перебирал в памяти свои поступки и нарочно выкапывал такие, которые обвиняли его самого, и со злорадством мысленно упрекал себя: «А честно ли ты поступил, когда на заседании месткома предложил повесить на «Доску Почета» портрет Валерия Зорина? Тогда уступили твоему авторитету. Хотел этим показать, что исправил Валерия. А чем тебе не нравится Данилюк? Не тем ли, что про тебя в газетах перестали писать? И в президиум не приглашают? Тебе это безразлично? Но почему ты сегодня на оперативном совещании промолчал, когда обвинили ни в чем невинного человека? За себя побоялся? Выходит, ты не такой честный, каким привык себя считать».
Сергею Александровичу было тяжело. Так тяжело бывает человеку, который назло себе ввязывается в спор, зная, что ничего путного из этого не получится. И все-таки упрямится, стоит на своем. Еще одна мысль беспокоила: что сказать жене? От нее не отвернешься, как отвернулся от Волочнева. Чем ближе подходил к дому, тем тяжелее становилось на душе.
Но Елизавета Ильинична и вида не подала, что сгорает от нетерпения, хотя у нее каждая жилка дрожала. Улыбнулась и шутливо проговорила, кивнув дочери:
— Смотри, Даша, наш батя, як парубок, нараспашку ходит, и мороз ему нипочем.
Сергей Александрович молча снял у порога валенки, повесил шапку, «москвичку» и сел на стул. Он был похож на человека, который только что проделал далекий, очень трудный путь.
«Нет, определенно его обвинили», — подумала Елизавета Ильинична, чувствуя, как всю ее захлестывает тревога.
Сухие поленья потрескивали в печке, протяжно пел самовар на кухонной скамейке. Елизавета Ильинична тихо, словно боясь разбудить спящего, двигалась но комнате, расставляя тарелки. Молча собрав на стол, отошла к стене, заложив руки под фартук. Из горницы ее позвала Даша. Там они вполголоса разговаривали. Сергей Александрович был рад, что его не беспокоили, не приставали с расспросами.
Обед остывал. Мимо, косясь на отца, прошмыгнула на улицу Даша. За дочерью, продолжая держать руки под фартуком, вышла жена.
— Нездоровится, что ли? — осторожно спросила она.
— Откуда взяла? Здоров! — ответил Круговых без нужды громко. Так говорят машинисты, привыкшие к шуму в паровозной будке.
— Что с тобой? — не выдержала Елизавета Ильинична. Она приблизилась к мужу, положила мягкую теплую ладонь ему на голову. Прикосновение было ласковым, осторожным, словно она боялась спугнуть его мысли.
Сергей Александрович попытался улыбнуться, но улыбка получилась жалкой, растерянной. Нет! Он не умел скрывать перед людьми решительно ничего: ни радостей, ни обид.
— Ну, чем окончилось? — волнуясь, спросила. Елизавета Ильинична.
— Я-то легко отделался. А вот на хорошего человека поклеп навели.
Наступило молчание. Нахмурив брови, Сергей Александрович смотрел на валенки, оставленные у порога — возле них появилась лужа от растаявшего снега. Елизавета Ильинична продолжала гладить его голову.
— Иди, полежи, успокойся. Тебе нельзя расстраиваться — в поездку скоро вызовут.
10
Владимир Порфирьевич явился домой далеко за полночь. Чтобы не беспокоить жену, прошел прямо на кухню, вытащил из духовки ужин. Но кушать не хотелось: еще находился под впечатлением заседания бюро горкома. Как было подготовлено и, пожалуйста, все обернулось против него! Разве он мог предполагать, что Волочнев успел «спеться» с новым парторгом и выступит на бюро против начальника депо? Лучше было бы не брать его с собой в горком. Рассчитывал, что Данилюк станет вилять, отказываться, что посоветовал установить колодки. Его припрут к стенке. А парторг сам рассказал без утайки, и в горкоме признали это за заслугу. Поддержав Круговых, он сделал доброе дело. Понимали бы они в паровозном деле! Они во всем ищут политическую подкладку. Кому же теперь можно верить, на кого опираться? На Сорокина? Жидкий, ненадежный человек. Хотя выступал в защиту начальника, но какой прок?