Старался заставить себя заниматься. Мало-помалу начал втягиваться в учебу. Однажды заглянул Валерий Зорин. Как всегда плотно закрыл за собой дверь и присел на кровать рядом с Евгением. С минуту Савельев слышал за спиной шумное дыхание пропитанного никотином человека, потом через плечо потянулась к книге рука. Она осторожно, но настойчиво взяла ее из рук Евгения.
— «Русская литература девятнадцатого века», — нараспев прочитал Валерий и насмешливо фыркнул. — Не в студенты ли собрался?
Савельев отобрал книгу и, загнув страницу, отложил ее в сторону.
— А что особенного?
В глазах Зорина тлел насмешливый огонек.
— Ничего особенного для других, а из тебя студента не выйдет. Терпения не хватит. Знаю я тебя.
— А вот возьму и поступлю!
Зорин неожиданно затревожился и встал с кровати.
— Ну-ну, не дури. Собирайся! Что я из-за тебя график должен ломать? Там все рассчитано. Книги, черт с ними, никуда не уйдут. Завтра выучишь.
И как ни странно Евгений, поупрямившись немного, стал собираться.
На другой день, вернувшись с работы, он снова застал у себя Зорина. Книги снова были надолго забыты.
По утрам болела голова. Савельев зарекался не ходить с Зориным, но вечером, словно влекомый какой-то силой, тащился к Валерию и не мог понять, что собственно между ними общего? В Зорине ему все не нравилось, а отказаться от него не мог. Со стороны даже казалось, что они крепко дружат. А на самом деле какая тут дружба? При первой же беде Зорин отшатнется от него. Это Савельев знал.
…Свежий ветерок упал с гор, прервал на время воспоминания. Он пошевелил Евгению волосы и, свежей струей обмыв лицо, пробрался за ворот рубашки. Савельев поежился: «Свежо стало». Солнце своим багряным краем касалось верхушек деревьев на горах. Савельев стоял посреди аллеи лесопосадки, защищавшей зимой железную дорогу от снега. Часто приходил сюда, когда хотелось побыть наедине со своими мыслями. Косые лучи закатного солнца освещали аллею насквозь. Молодые березки и топольки, посаженные четыре года назад, вытянулись в стройные деревца. Савельев вместе с комсомольцами тоже садил эту аллею. Здесь впервые и увидел Люсю. Тогда она копала ямку под дерево. Нажимала, туфелькой на лопату, но острое лезвие попадало на камешки, и лопата вывертывалась из рук. Смахнув рукавом крепдешиновой кофточки пот с лица, девушка, закусив губу, продолжала копать. Во время «перекура». Евгений поинтересовался:
— Откуда взялась та, в голубой кофточке?
— Это ж Люся Белова!
— Что-то я ее раньше не видел.
— Она недавно из техникума. До войны, говорят, отец у нее начальником депо работал.
— Сразу видно — белоручка. Лопату не умеет держать, — небрежно бросил Савельев.
Но после перерыва он чаще и чаще поглядывал в сторону молодого техника. Девушка упорно продолжала копать, шмыгала носом. Повязанный козырьком платок для защиты лица от солнца давно сбился на макушку, обнажив льняные кудряшки. Белое лицо порозовело от загара. Девушка посматривала на свои ладони и морщилась.
«А девчонка, видать, упорная, — впервые с уважением подумал Савельев. — Мозоли набила, а не сдается. И веснушчатый нос через три дня шелушиться начнет».
Представил ее с облупившимся лицом, но странно, таким оно казалось ему еще привлекательней. Потом поймал себя на том, что копает отведенные ему ямки с удвоенной энергией.
Улучив минуту, когда поблизости от Люси никого не было, подошел к ней.
— Положите лопату, — приказал он.
Подчиняясь повелительному голосу, девушка воткнула в землю лопату и, щурясь от солнца, взглянула на парня.
— Вот так. А теперь покажите ладони.
Но девушка, упрямо мотнув головой, спрятала их за спину.
— Зачем? — спросила она шепотом.
— Разве ж так копают? — как можно непринужденнее произнес Савельев. — Пальчики попортите.
Люся вытащила из-за спины руки, но, сжав пальцы в кулаки, выставила перед собой, словно готовясь к защите.