Королеве мерещится ненависть в каждом взгляде. Шепот за спиной, осуждающий и проклинающий. Ее красоту, ее непокорность. Королеве давно нужен муж, а не брат, и ей чудится, будто прежде бывшие верными слуги готовы продать ее любому, кто уплатит достаточную цену.
И по хребту бегут иголки,
И горький дым застит глаза.
Колдунья кричит и ярится, слыша, как далеко разносится ее голос в белом тумане. Она ищет ненависти, которая оправдает ее жестокость. Она жаждет вырезать эти голубые глаза, чтобы они больше не смели смотреть на нее, как на женщину.
Нет покоя днем, не уснуть мне ночью,
Я превращаюсь в дикий сад,
Где по венам да по позвоночнику
Вьется песня-виноград.
Королева плачет украдкой, запираясь в темноте своих покоев, и думает о затаенной злости в глазах арченландского принца. Он пересек пустыню, умирая от жажды и палящего солнца, чтобы спасти свое королевство от ее любви. Она не находит слов, какие убедили бы его, что она не желала этого.
Я разорву тебя
На девяносто девять ран!
Грубо заточенное железо топора сталкивается с серебром зачарованного Копья. Колдунья бьет вновь и вновь, позабыв о магии. Колдунья подбирается так близко, что могла бы рукой вырвать сердце из голой груди в синих узорах вайды. Жесткие, вымоченные в извести концы длинных светлых волос хлещут ее по лицу, когда еще один выпад уходит в пустоту, и она вдруг хватается за щеку, словно ребенок, получивший незаслуженный удар.
Зелены мои дни, белы мои ночи,
И пахнет травами сладкий яд,
Где по венам да по позвоночнику
Вьется песня-виноград,
Пряжу тянет шелкопряд.
Королева плачет от счастья, когда ее корона становится лишь сказочным миражом. Королева счастлива забыть, что однажды ее красота стала причиной войны. Королева стирает из памяти голубые глаза юного принца, выбирая забвение не только для него, но и для самой себя. Это лучше, чем жить с оглядкой на других.
Я вырву сердце у Луны,
Чтобы завладеть ее душой.
Колдунья не плачет, но проклинает вновь и вновь. Колдунья готова разорвать ему горло зубами, когда видит почти улыбку на этом костистом лице в синих узорах краски. И не верит глазам, когда серебряное Копье вонзается острием в землю.
Давай, северянка. Убей меня.
Я стану Волчьею Луною
На грани ночи и весны.
Рука с топором замирает над головой. Она должна ударить. Она… не может. Она знает, что не найдет никого сильнее. Она верит этой уловке и уже не успевает отразить удар сбоку. Лезвие меча со звоном ударяется о серебряное Копье, и острые зубы по-звериному вонзаются в горло врага, вырывая кусок плоти. Кровь пятнает подбородок и шею в синих узорах и тяжелом золотом торквесе, стекая на грудь целыми ручейками. Он никому не отдаст того, что считает своим.
Согрею кровью твой
Голодный лик, холодный храм,
Не смей ходить в мой дом, Луна.
Она гадает над золотой чашей, пока на ночной лес не наползает молочно-белый туман. Она не испугалась бы, даже будь он порождением Нифльхейма. Она растворяется в непроглядных белых клубах и касается пальцами наброшенной на голые плечи волчьей шкуры. Ей безразличны слова и мысли других северян, провожавших ее растерянными взглядами. Она жаждет услышать хотя бы имя. Чтобы сплести чары любви, а не ненависти.
Я… Хельга.
Бреккан.
Обвивший запястье бронзовый змей Йормунганд слабо звенит, сталкиваясь с золотом браслета на расписанном краской плече. Она не уступит без боя. Ему не нужны уступки.
========== Штиль и шторм ==========
Комментарий к Штиль и шторм
Сразу оговорюсь, что Коммодор слишком крут, чтобы с ним всерьез могли соперничать какие-то там тельмаринцы. У него мотивация куда серьезнее. Поэтому обвинять меня в том, что одному персонажу я симпатизирую больше, чем другому, — бесполезно. Я и сама это знаю.
А хэдканонов всё больше и больше.
Ария — Проклятие морей.
Соленые волны бьются о темный причал. Несут из непрозрачных глубин песок и ракушки, раскидывают сети из водорослей, поглотившие не одну сотню душ. Восточное и западное моря одинаково прекрасны и одинаково суровы.
Одинаково опасны.
Мы уходим к чужим берегам,
Вновь во власти попутных ветров.
Снова петь нам начнет океан
Песни свои без слов.
Дракон на носу скалит клыки, словно живой. Рвется вперед, к горизонту и дальше, к восточным волнам, бьющимся о край мира. Дракон жаждет покорить алую зарю, и златокудрый король смеется, видя, как пляшут на изгибах драконьего гребня рассветные лучи. Путь на Восток долог и опасен, и королю не пристало так рисковать жизнью и короной, но жажда знаний, приключений и новых встреч не отпускает его ни на миг. Море зовет, и король не в силах противиться.
Любой из нас был предан капитану.
Он был жесток и слабость не прощал.
Как зверь, он чуял скалы в час тумана
И карту звезд как «Отче наш» читал.
Красно-синие флаги вьются по ветру, и горькие капли сотнями оседают на высоком фальшборте. Кровь утонувших, слезы повешенных. Корабль Его Величества идет на всех парусах, и под опущенными люками на трех оружейных палубах дремлют в ожидании своего часа жерла восьми дюжин пушек. Бескрайние зеленые воды таят не только богатые на урожай земли и затонувшие сокровища, но и черные флаги с белыми костями, лязг абордажных сабель и пустые глаза мертвецов с простреленными висками на подымающихся со дна клочках земли лишь в несколько ярдов длиной. Зеленые волны отражаются в зеленых глазах, обращаясь сталью при каждом приказе идти на абордаж.
И на белых парусах сквозь ураганы,
И в мечтах при сонном море к берегам
Мы летим стрелой, брошен в ночь покой,
Ветер в помощь нам.
Вперед! — поют восточные волны под килем корабля. К землям, которых нет ни на одной карте, к водам, что сладки на вкус, будто мед. К сокровищам — не пустым самоцветам и презренному металлу, — которым нет цены, и дарам, суть которых способен постичь далеко не каждый. Лишь отмеченный львиным поцелуем доберется до края мира, не боясь скрестить меча ни с живыми лиходеями, ни с сотканными из тумана кошмарами. Лишь любимец Того, кто умер и восстал вновь, сможет дотянуться до звезды.
Однажды мир взорвался диким штормом,
Девятый вал нам смертью угрожал,
Но капитан царил над бездной водной,
Железною рукой держа штурвал.
Пушечный гром рождает густой черный дым, душащий всякого, кто вдохнет слишком глубоко, и гром небесный несет с собой ослепляющий ливень, кнутами хлещущий по лицам и спинам. Длинные крючья бьют в борт корабля под черным флагом, и мокрая палуба скользит под сапогами, но шпага поет, схлестнувшись с пиратской саблей, и море бурлит вокруг, жадно выпивая, мешая со свинцово-серыми волнами каждую каплю пролитой крови. Золото и продажные женщины — лишь одна сторона лихой корсарской жизни. На другой всегда, до последнего вздоха, будет острие офицерской шпаги и безжалостные зеленые глаза. И женщина, что живет в глубине его зрачков, не продастся никому.