«Кириле», 11 июня
Здравствуй, кокосик мой вкусненький, до чего же я по родинке своей соскучился! Мне тут на пляже приходится много видеть — ни у кого нет такого сложения, как у тебя, и вообще женщине загар ни к чему,— дусеночек мой белюлюсенький! Я и сам обыкновенно хожу на пляже не голый, а в исподней рубашке, и на голове из полотенца тюрбан — так много приличней при здешней нескромности нравов.
Вообрази себе, из дома отдыха металлистов, что во дворце великого князя Николая Михайловича, публика ходит в одних трусиках круглый день — весь парк загадили своим безобразным видом. Вообще можно наблюдать картинки!
Я уже писал тебе о наших делах: так они совершенно перепутались. Вчера уехала первая партия — в ней писатель Пороша и Ольгина — докторша. Подали автомобиль к девяти утра. Конечно, все вышли провожать. И вот вижу — бежит из Ай-Джина Тесьминов с огромным букетом роз — прямо во дворец, в комнату, где помещалась Ольгина, а выходит оттуда через четверть часа, не меньше,— физиономия на сторону, губы трясутся — ей-богу, а у нее из-под шляпки волосы, глаза по сторонам, нос красный, в руках букет. Торопятся к автомобилю, и прямо им навстречу Марья Васильевна. Красота! Ну, думаю, сейчас катастрофа… Однако обошлось благополучно. Угрюмову точно в косяк вдавило. Я бы на ее месте в морду ему, а она чуть сама не удрала. Дура!
Забралась Ольгина в автомобиль рядом с агрономшей Думко, зарылась лицом в букет, будто нюхает, однако вижу — глазами в Тесьминова. Он сам чуть ли не под колеса. Стоит, молчит, как пень. А в стороне Марья Васильевна с художницей Геймер — обе смеются. Только меня не надуешь — какой там у Марьи Васильевны смех! Подхожу нарочно к ней и очень вежливо замечаю:
— Не правда ли, сударыня, печально видеть отъезд людей, с которыми так приятно провел время? Николай Васильевич даже, мне кажется, совсем расстроен…
Вижу, у нее глаза, как у кошки, круглые — так и вцепится сейчас в меня.
— Расставаться всегда грустно,— отвечает.
Я же — точно ничего не было:
— Конечно, особенно если целыми днями вместе влюбленными голубками проводили.
Чувствую, все в ней кипит, точно на сковородке поджаривается. Шарахнулась от меня, под руку Геймер и в парк. Не нравится, стерве. А мужу изменять нравится? А женатого человека от жены отваживать приятно?
Еще с ними одна советская служащая Вальященко Евгения Петровна уехала. Тоже штучка крученая. Я с ней было знакомство завел по-хорошему — вижу, барышня скучает,— потом раскусил — такой перец! Похабные анекдоты как матрос шпарит. И только бы деньги — все, что угодно! Навязывалась ко мне, да я живо отшил.
Но представь себе — совершенно для меня неожиданно новая интрижка обнаружилась. Только завели мотор, как вижу — агрономша Думко, которая раньше разговаривала в стороне с доктором Ждановым,— вдруг ему при всех на шею, а он ее прямо в губы и на «ты».
— Пиши,— кричит,— обязательно, как приедешь, насчет комнаты!
Тут не только я — все так и разинули рты. В чем дело? Когда же это успели снюхаться? Кажется, от меня ничто не ускользнет,— и то проворонил.
А они смеются во весь рот самым наглым образом, по сторонам оглядываются — вот, мол, нам на вас наплевать. И Ольгина с ними заодно.
— Ну, Натаха, садись скорее, довольно демонстраций! — кричит.— Будет! Хорошенького понемножку!
А Жданов ей со смехом:
— Нам бояться нечего — у нас решено и подписано! Правда? Позвольте вам, граждане, представить — моя жена!
Черт его знает, что за комедия. Смотрю, Тесьминов схватил за руку Ольгину и что-то шепчет — лица на нем нет от волненья, а потом как прижмется к руке губами. Вот сейчас тоже что-нибудь выкинет. Только не успел: повернул шофер руль — поехали.
Одно слово — сенсационная фильма. Разговору после-то было! Все к Жданову — как, когда? А он только смеется.
— Мы,— говорит,— порешили это в последние дни. Я и сам раньше не думал… Поздравлять после станете.
Как это тебе нравится? И даже не расписывались. Вот тебе коммунистическое общество!
Черт с ними со всеми!
Желудком что-то последнее время страдаю — от пищи. Дали нам осетрину под соусом пикан на обед. Перетравили пятерых — и меня в том числе. За доктором из Ялты заведующий ездил — струхнул порядком. У него в голове один разврат — по утрам сам на себя не похож. Но если бы ты Тесьминова видела после отъезда Ольгиной. Пришел он поздно вечером в общую залу — покрутился вокруг себя, как собака, потерявшая хозяина, и, слова не сказавши, назад.
Я к нему.
— Запустение,— говорю,— тоска… скоро нам с вами ехать. Точно бы месяца не было…