У Андрюса была жена. Ее звали Питер Колдуэлл. Они познакомились в кафе в центре Дублина. Но этого им показалось мало.
– Гробанем аптеку, – сказал Андрюс.
Питер Колдуэлл, как и большинство зрелых женщин, был робок и нерешителен.
– Не знаю, – ответил он, – в последнее время я чувствую себя не совсем здоровым. Вернее, совсем не здоровым. Короче, у меня рак.
– Тебе нужно больше гулять, – сказал Андрюс и откинул со лба прядь седых волос, – я знал одного парня… Я знал много парней. Все они были гомики.
– Так ведь и ты сам гомик, – заметил Питер Колдуэлл.
– Не в этом дело, – поморщился Андрюс, – я говорил о другом. Я говорил о том, что я знал одного парня… И не его одного… Я знал не меньше сотни парней. Все как на подбор. Один стоил другого, а все вместе они не стоили и пылинки с ногтя мизинца на твоей руке, Питер.
– Это комплимент? – покраснев, спросил Колдуэлл.
Еще никто не говорил ему комплиментов. Женщинам в его возрасте стараются не потакать. Мало ли что? Потом не оберешься… Проблемы, знаете ли… И все такое…
Колдуэлл вспомнил, как это было впервые. Быстрые проворные руки, горячий шепот, обжигающий барабанную перепонку, зеленый свет ночника, тени на усатом лице собеседника, револьвер в правой руке. «Остановись!» – кричала мать и кочергой ворошила угли в потухшем камине… Потом его волосы. Зола щекотала макушку, а собеседник шевелил рыжими повисшими усами, и лился отовсюду зеленый свет ночника… Так было до того, как Питер Колдуэлл встретил Андрюса. Так было и после. Только Андрюс не носил усы – вместо усов у поляка-эмигранта была граната, которую он собирался кинуть в окошко Белого Дома. Его нимало не смущал тот факт, что окошко находилось в США, а сам он – в Дублине.
– Это дело принципа, – любил повторять Андрюс.
– Вот пусть Принцып гранату и кидает, – отвечал на это Питер Колдуэлл.
– Мне не нравится политика Белого Дома, – говорил Андрюс, поглаживая чуть наметившееся брюшко.
Колдуэлл убирал его руку со своего живота и начинал вздыхать. Каждый вздох сопровождался веселым пофыркиванием (так фыркают дети, когда их пытаются утопить в ванной), шмыганьем носа и непроизвольным мочеиспусканием (но это не всегда, приблизительно, раз в неделю, и Колдуэлл, все знали, от этого очень страдал).
***С этого момента повествование распадается на несколько не связанных друг с другом диалогов. В первом случае – это разговор Андрюса и Поля Джакоби (продавца мороженого). Но речь в этом диалоге идет вовсе не о мороженом, а о покупке автомата «УЗИ» с пятьюдесятью патронами. На вопрос, откуда у продавца мороженого УЗИ с патронами, отвечает второй диалог. В нем участвуют Поль Джакоби и Боб Макферсон (между прочим, брат Стивена Макферсона, заявленного в первой главе в качестве рабочего на складе «Marlboro». И, хотя, он там никогда не работал, это дела не меняет. Он существует, и этого достаточно). И, наконец, в третьем диалоге мы видим Боба Макферсона и Андрюса. Таким образом, круг замкнется. И, если бы автор повествования был более предприимчив, то он не стал бы вставлять в текст все три диалога, а совместил бы их и получил бы, в конечном счете, один единственный диалог: Андрюса с Андрюсом.***
– Как дела, Поль?
– Привет, Андрюс. Как дела?
– Нормально. Ты достал то, что мне надо?
– О чем разговор!
– Я спрашиваю, ты достал то, что мне надо?
– Не волнуйся, брат. Все под контролем. Я нашел продавца. Но у него тоже есть поставщик, и он задерживает.
– Поторопись, Поль!
– Андрюс, все будет в порядке. Ты же меня знаешь.
– Вот это мне и не нравится.
– Hi, брат!
– Привет, Поль.
– У тебя есть то, что мне нужно?
– Поль, понимаешь, я сам попал в дурацкую ситуацию. Поставщик тормозит. То у него есть товар, то у него товара нет, то – скоро будет. Он водит меня за нос, а я вынужден вешать тебе лапшу на уши.
– Боб, пойми и ты. На меня напирают. Я обещал, и от меня требуют, чтобы я сдержал обещание. Нажми на поставщика. Пригрози неустойкой.
– Хорошо, Поль. Не волнуйся. Все будет ОК!
– Боб, когда ты в последний раз сказал «все будет ОК», Джек Бабба получил три пули в сердце. Ты еще только говорил, а он уже лежал в луже крови, и черное воронье кружилось над его телом.
– Здравствуй, Андрюс!
– Привет, Боб!
– Ты достал то, что обещал?
– Нет, Боб, продавец задерживает.
– Андрюс, мой покупатель недоволен, да и я недоволен.
– Я понимаю, Боб. Дай мне еще пару дней. Я все улажу.
– Пара дней, Андрюс. Через два дня твоя задница будет похожа на деловую часть Дублина. Она будет так же исхожена вдоль и поперек.
– Ох, Боб… Я слышал, там новый трубопровод прокладывают. Роют день-деньской. Вот бы и мне так.
– Обещаю.
***Недавно меня посетил дух мистера Саммерса, умершего прошлой весной, и в довольно резких выражениях потребовал, чтобы я отказался от издания этой книги в том виде, в котором эта книга хранилась у меня в письменном столе с июня 1974 по сегодняшний день. Вняв угрозам призрака, я вставил в текст небольшую главку из напечатанного в недавнем прошлом романа мистера Саммерса «Насилие и трамвайные билеты». Надеюсь, что привидение останется довольно.***
Глава 4. Секс и остановки по требованию
В прошлом Джулия получала немало писем с объяснениями в любви. Ее похоть была несоизмерима с возможностями мужчин, и потому любовники в ее постели долго не задерживались. Последним увлечением безумной вакханки был фотограф Макс, которого она и ненавидела, и любила. Примерно в одинаковых пропорциях. Кроме того, Макс внушал ей почти мистический ужас, когда выходил ночью на балкон и пел, аккомпанируя себе ударами по перилам. Джулии казалось, что луна пляшет… Такова любовь – никогда не знаешь, что происходит на самом деле. Можно прожить свой век в твердой уверенности, что тебя любят, и что красное – это черное. Но, рано или поздно, на одной из остановок откроются двери, и войдет тот, кто различает цвета.
Джулия была миленькой. Это все, что я могу о ней сказать. Другие авторы любят описывать своих героинь. На каждом шагу встречаешь: «Ее звали так-то. У нее была небольшая грудь, или пышные формы, или родинка на правой ягодице, или она любила хрюкать в минуты наивысшего блаженства, или – наоборот – мычать». Все это справедливо лишь в том случае, если женщины этой никогда не существовало, и ее мнимая реальность – не более, чем прихоть автора. Я же описываю Джулию, которая есть. И, потому, могу сказать лишь одно – она была миленькой. Ни о каких уточнениях речи быть не может.
Когда я познакомился с Джулией, ей было около двадцати пяти, а мне под шестьдесят, и я был влюблен в ее друга. Макс привлекал меня полной неспособностью что-либо скрывать. В нем клокотала жизнь, но внешне это ни в чем не выражалось. Я думаю, именно поэтому Джулия его и боялась. Она видела его каждый день, и не могла не понимать – то, что она видит, лишь тонкая корка льда, под которой бурлит неведомый океан. В то морозное утро в городе было необычайно тихо. Я только что проснулся и обдумывал второе по счету послание Максу. В первом я умолял его зайти ко мне в студию и помочь в одной работе, но он не пришел, и я был вынужден весь вечер проваляться в объятиях какого-то прыщавого студента-поляка. Во втором письме я собирался быть тверже, надеясь, что холодность (я хотел обвинить Макса в том, что по его вине я не смог докончить начатую работу) подействует на него сильнее, чем жаркие объяснения в любви. Я потянулся за бумагой. В это мгновение морозную тишину Дублина разорвал хлопок, эхом разнесшийся над заснеженными крышами домов.