— Мисс Лоуэлл совсем не требуется от меня защищать.
— Она работает на Далримплов, Эш. Что будет с ней, когда мы уедем и вернутся Ричард и Эдмунд? Вы хотите оставить ее в их власти?
Он не представлял себе, что вообще оставит ее. Но если сказать об этом сейчас, Марк будет дразнить его еще больше.
— У меня и мыслей не было о том, что произойдет, когда мы уедем, — натянуто произнес Эш.
— Разумеется, не было. — Марк произнес эти предательски прозвучавшие слова обычным равнодушным тоном.
Эш внутренне содрогнулся. Он не мог заставить себя отвести взгляд от брата. Марк выразился мягко, но от этого каждое сказанное им слово жгло еще сильнее. Взгляд его при этом был столь пронзительный, какой может быть только у человека, на собственном жизненном опыте испытавшего последствия ошибок других.
— Я думаю о ближнем каждую чертову секунду своего существования. Именно поэтому мы с тобой здесь, поэтому я хочу дать тебе…
— А вы все еще продолжаете нестись во весь опор, оставляя за спиной разрушительные вихри.
Проклятье. Чувство вины тем непереносимее, что брат не упускает случая указать на его недостатки. Эш был единственным, кто торжественно поклялся самому себе, что защитит младшего брата от всех невзгод. Он молча кивнул, когда отец сказал им, что мама уже зашла слишком далеко. Эш тогда обещал умерить ее пыл, но проиграл.
Через несколько лет, несмотря на все усилия, сестра умерла, а пару месяцев спустя он уехал в Индию, чтобы заработать состояние и исправить ошибки матери.
Братья остались одни. Эш никогда не забудет боль, пронзившую его при встрече с Марком и Смайтом по возвращении. Бледные и худые, они жили на улице в Бристоле. Его отъезд был полон для них скрытого смысла. И никакими стараниями невозможно было исправить то, что происходило в его отсутствие. Они даже никогда не говорили о тех годах, по крайней мере не с ним. И это был не единственный случай, когда он бросил Марка. Лишь первый.
— Хорошо, — сухо произнес Эш. — Ты прав. Я потерял Хоуп. И тебя.
По лицу Марка скользнуло недоумение.
— Как вы можете говорить такое?
— Каждый раз, видя тебя, я вспоминаю о том, что оставил тебя. Там. Я признаю свою вину, Марк. Ты доволен?
— Довольны, что видите во мне неудачника? — В голосе Марка появилось презрение, губы скривились. — Едва ли.
Господи. Опять все сначала.
— Почему неудачник? Это не так. Ты был лучшим в Оксфорде.
— Я был даже лучше. Если вы не заметили, — с жаром добавил Марк. — Гранвиль сказал, что я лучший ученик среди всех, кто учился у него за тридцать пять лет, что он преподает философию. И это, — он указал на листок, лежащий перед ним на столе, — это всем продемонстрирует, на что я способен. Даже вам, Эш. Даже вам. Чтобы вы не смотрели на меня как на пустое место. Я еще многое смогу.
Все пошло как-то совсем не так.
— Не стоит так расстраиваться, Марк. Я не спрашиваю о твоих знаниях и способностях.
— А о чем тогда? Вы не можете интересоваться моими принципами, в то время как не имеете своих собственных.
— О, значит, ты против моих принципов? — Эш ощутил всю горечь от бесполезности взятой некогда на себя ответственности. Он сделал для брата все — абсолютно все. Его принципами был Марк. Если его руки и были немного испачканы, то все ради того, чтобы Марк оставался чистым. — Они куда более нравственные, чем твои, — фыркнул Эш.
Едва сказав это, он мгновенно пожелал взять слова обратно, поскольку Марк даже вскрикнул от удивления.
— Что это значит?
Эш не хотел отвечать. Он не хотел, чтобы Марк узнал, что между ними стоит еще одна преграда, еще одна ошибка Эша. Но Марк жестом дал понять, что сказанного не воротишь.
— Возможно, ты слишком молод, чтобы помнить события перед самой смертью отца, как и то, что происходило в последующие годы. Скорее всего, ты не вспомнишь тот день, когда мама решила последовать заповеди из Библии, где говорится о том, что человек должен продать все свое имущество, а деньги раздать бедным. Благой поступок — теоретически, на деле же ты обрекаешь собственных детей на голодную жизнь с крысами в полной нищете. Мы лишились всего, что могли иметь, — комфорта, образования. Она не колеблясь лишила нас безмятежной, сытой жизни, повинуясь словам, смысл которых даже не поняла.
— Вы никогда не понимали маму, — сказал Марк.
— Это было невозможно. Она была сумасшедшей, Марк. Другого объяснения нет и быть не может.
Марк скривился.