Марисса подхватила свои юбки и помчалась к запасной лестнице.
Бутч свернулся словно младенец, хоть и не замерз, отталкиваясь от предположения, что если он подтянет колени достаточно высоко, то боль в животе хоть немного уменьшится.
Ага, точно. Этот план не впечатлил раскаленную кочергу в животе.
Он с трудом разлепил опухшие веки. Поморгав и сделав глубокий вдох, он пришел к следующим выводам: он жив. Он в больнице. И, черт возьми, нет никаких сомнений в том, что он подключен к системе жизнеобеспечения.
Когда он осторожно перевернулся, то пришел еще к одному выводу. Его тело, несомненно, использовалась как боксерская груша. Да… и ощущение в желудке было такое, будто он съел протухший ростбиф.
Что за хрень с ним случилась?
В голове мелькали лишь смутные серии воспоминаний: Вишес нашел его в лесу. Его кричащая интуиция, что Брат должен оставить его умирать. Какие-то манипуляции с ножом и… что-то с рукой Ви, какое-то сияние, вытащившее мерзкий кусок.
Бутч откинулся назад, воспоминания нахлынули на него. В его животе было что-то злое. Чистая, незамутненная злоба, распространяющийся мерзкий ужас.
Трясущимися руками он схватил больничную рубашку и дернул ее вверх.
— Оо… Господи…
На коже его живота был шрам, как от ожога, которого уже не было. В отчаянии он начал пытать свой мозг, пытаясь вспомнить, как он оказался там, и как это было, но так ничего и не вспомнил. Полный ноль.
Так как раньше он был детективом, то исследовал сцену, которой в данном случае являлось его тело. Подняв одну из рук, он увидел, что ногти выглядели ужасно, как будто небольшие гвозди были забиты под некоторыми из них. Глубоко вдохнув, Бутч понял, что ребра сломаны. И, дойдя до воспаленных глаз, он предположил, что его лицо познакомилось с большим количеством костяшек пальцев.
Его пытали. Недавно.
Вновь обратившись к памяти, он продирался сквозь воспоминания, пытаясь вернуться туда, где был в последний раз. ЗироСам. В ЗироСам с… о, Боже, с той женщиной. В ванной. Занимался жестким безрассудным сексом. Потом он вышел из клуба и… лессеры. Стычка с лессерами. Его подстрелили и…
Его воспоминания подошли к концу. Он что-то пропустил, но что?
Он выдал Братство? Предал их? Разоблачил самых близких и родных?
И какого хрена сделали с его животом? Он чувствовал, что по венам растекалась грязь, из-за того, что гнило в животе.
Он начал думать, и дышал через рот какое-то время. И обнаружил, что не было никакого мира, где бы он был счастлив.
И потому ли, что его мозги не хотели переставать работать, или просто решили похвастаться, они вытаскивали случайные воспоминания из далекого прошлого. Дни рождения с отцом, взирающим на него, и матерью, напряженной и курящей, как паровоз. Рождественские праздники, когда его братья и сестры получали подарки, а он нет.
Горячие июльские ночи, которые невозможно остудить никаким вентилятором, жара, склоняющая отца к холодному пиву. Пиво «Пабст Блю Риббон», приводящее отца к утренним поколачиваниям Бутча.
Забытые давно воспоминания вернулись назад нежеланными гостями. Он видел своих братьев и сестер, счастливых, ликующих, играющих на ярко-зеленой траве. И вспомнил, как отчаянно хотел находиться среди них, а не ошиваться позади, чудак, который не смог приспособиться.
А потом… О, Боже, нет… только не это воспоминание. Слишком поздно. Он увидел себя, двенадцатилетнего, тощего и лохматого, стоящего на обочине около фамильного дома О’Нилов в Южном Бостоне. Был ясный чудесный полдень, когда его сестра Дженни села в красную Шеви Шеветт с радужными полосами по бокам. Бутч четко вспомнил, как Дженни махала ему с заднего сидения, когда машина отъезжала.
И он не смог захлопнуть распахнувшуюся дверь в тот кошмар. Он вспомнил, как той ночью приехала полиция, как подогнулись колени его матери, когда они закончили с ней разговаривать. Он помнил, что копы расспрашивали его, ведь он последним видел Дженни живой. Он сказал офицерам, что не узнал парней и хотел просить сестру не садиться в машину.
Но ярче всего он помнил жгучую боль в глазах своей матери, настолько сильную, что она мешала слезам пролиться.
Мгновенье, и он перенесся вперед на двадцать с чем-то лет. Боже… когда он в последний раз разговаривал или видел кого-нибудь из своих родителей? А братьев или сестер? Пять лет? Возможно. Черт, семейка была обрадована тому, что он съехал и не приходил на праздники.
Ага, за рождественским столом, все ощущали себя частью семьи О’Нил, он же всегда был позорным пятном. В итоге, он вообще перестал приходить домой, оставив им лишь номера для связи, которые они никогда не набирали.