— Киска! Киска! Ты, что обиделась? Ну не хотела я. Так само получилось. Не сдержалась. Прости! Я ведь не знала, что ты ревновать меня станешь. Я же говорила тебе, что это, как наркотик. Не могу без этого, мне обязательно надо взять его, почувствовать вкус. Прости?
Она ухватила меня за руку и тянет к себе. Я вижу, что она ничего не поняла и правда, так думает. Чтобы сыграть до конца весь это спектакль, делаю вид, что смеряюсь и тут же вскакиваю, как ошпаренная. Она умудряется, в каком-то невероятном извороте наклонится и прикоснуться к моему лицу своими пахучими губами. Ели успеваю уклониться!
Она, что? Совсем не соображает? — Мелькает у меня в голове. После этого, лезет еще ко мне со своими б…кими губками целоваться!?
— Все, Мурка! Время! Пора нам и тебе. А ты, что по этому поводу думаешь? — Оборачиваюсь и перевожу весь свой гнев на него.
Он удивительно спокоен. Взирает на нас и усмехается.
— Что, тут смешного? Не понимаю?! — Почти кричу я.
Мурка видит мое состояние и боком, боком выскальзывает в соседнюю комнату, переодеваться и сматывать. Я обрушиваю на него все свои переживания и неприятности.
— Что? — С издевкой, кричу ему. — Понравилось? Ты, этого хотел? У, кобелино!!!
— Тебе только и надо, что ….. И тут меня прорвало. Дальше я такое ему выговариваю, что если бы не виноватая мордочка Мурки, которая уже переоделась и высунулась в приоткрытую дверь, то я бы побила бы его, наверное.
— Что? Расчет? Сейчас! Подожди! Подожди, я сказала!!! — Громко, но уже значительно спокойнее бросаю ей нервные слова.
Расстаемся. Она напоследок мне хочет что-то еще сказать, но я ее почти выталкиваю.
— Давай, детка, двигай! Пошла, милая! Но, лошадка, скачи дальше!
Б…. кая лошадка ускакала. Довольная. Еще бы? Я, ей, в гневе, все заплатила и даже за то, чего она не делала.
Она довольная, он доволен? А, я? А, как же, я?!
У меня остается горький осадок от всего этого. Эта ее продажная любовь. Да и любовь ли это? Какая же это любовь?! Самая настоящая хреновина, какая-то! Ведь это и есть б…тво. А как же это еще можно назвать? А я, то? Тоже хороша! Не понимаю, что на меня нашло? Осадок все сильнее раздражал меня. И мне, почему-то, захотелось все бросить и вымыться. Очиститься от всего этого. Не отвечая на его вопросы, я ушла в ванную. Он еще топтался под дверью, ходил, что-то делал, гремел, говорил, звал меня. Но я, лежа в горячей воде, в ванной, старалась его не слышать и не замечать. Я лежала, опустошенная. Мне вдруг стало себя жалко. И я, неожиданно, беззвучно заплакала. Заплакала, как в детстве. От горького разочарования и одиночества.
Наконец я услышала его обращение ко мне из-за двери. Он говорил, что уходит, говорил, чтобы я на него не обижалась. Потом добавил, что согласен, пойти вместе со мной в субботу.
— Ты, не против? — Спросил и ждал моего ответа.
Я молчала. Он опять спрашивал. Наконец я услышала, как он распрощался и ушел, громко хлопнув дверью. С его уходом мне стало легче.
Вечером, я не хотела оставаться дома и выслушивать упреки от родичей. И Машка могла меня расспрашивать. А мы ведь, дружили. Как ни как, а родная мне душа, сестренка ведь. Поэтому, опережая их, позвонила и сказала, что останусь переночевать на квартире у подруги. Мать неуклюже спрашивает.
— Доченька! А ты одна?
— Это, что? Допрос? — Взрываюсь. Но чувствую свою не правоту и поправляюсь вежливее.
— Ну, конечно одна! А ты думала, что я с вашим кобелиной? Так, что-ли?
Мать так же неуклюже извиняется, а потом оправдывается. Говорит, что мол, она переживает за меня и добавляет, что она мне все еще мать. Меня эта фраза раздражает, и я отвечаю, как можно спокойнее, чтобы не нагрубить ей.
— А я и не сомневаюсь в этом.
Вот и поговорили. Сама не понимаю в чем дело. Но в последнее время, особенно в последние дни я в разговорах с ней все время срываюсь. Почему? Что же не так? Хочу успокоиться и побыть наедине. Надо понять все это. И почему я так с ней? Ведь мать она мне и хорошая. Ведь я же ее люблю. А мы все последние дни лаемся.
Так, что пребывание на квартире родителей подруги запланировано мной для спокойствия и разборок со своим я. Так получилось, что после их отъезда они просили меня приглядывать за квартирой и по возможности бывать в доме, а вечером, периодически зажигать свет в комнатах. Хоть и поставили они квартиру под охрану, но все равно, просили бывать в ней и приглядывать. Что я и делала. Я уже пару раз оставалась в пустой квартире на ночь и мне это нравилось. Быть хозяйкой в этой квартире и делать все, что я захочу. Поначалу я просто заходила, шла на кухню и ставила чай. Пока он закипал я, повсюду зажигала свет. Периодически я ходила по комнатам и то включала, то отключала свет. Потом уходила домой. Но, как-то раз я задержалась и сама не подозревая, стала рыться в шкафу. Конечно это верх неприличия, рыться в чужих вещах и так поступают только воры, но я искала свой дневник. Я его прятала от отчима, у своей в то время, лучшей подруги. Так он и остался в их доме. Они уехали, и я решила его забрать. Искала сначала в вещах подруги. Ее письменном столе. Просто зашла в ее комнату и стала открывать дверцы и вытаскивать ящики из ее письменного стола. Среди кучи исписанных тетрадей, детских книг и учебников я обнаружила конверт. Просто обычный, почтовый. Ничего примечательного, если бы не надпись на лицевой стороне. «Наденьке! Моей лучшей подруге»