Медленно сползаю с постели, цепляюсь, словно пьяная, руками и лезу за переборку на камбуз, где припадаю и жадно пью воду. Ослабеваю так, что уже на четвереньках ползу по трапу. Я даже не задумываюсь, в чем я одета, и одета ли я вообще.
Солнце! Яркое, теплое солнце! Боже, как радостно, как легко! Я жива!!!
Как только моя голова появляется над комингсом люка, я тут же встречаюсь с радостным и удивленным взглядом Марека.
- Матка Бозка! Жива!
-Привет! – Говорю я. – А где, Ингрид?
А потом, щурясь от яркого света и радостных, теплых, солнечных лучей, добавляю.
-А где, твоя капитанская шапка? Где твой шезлонг?
- А, они там. – Марек машет рукой за спину, в сторону за корму.
- Океан был злой! Ой, как же он рассердился и забрал мою капитанскую кепи, шезлонг и шорты, в придачу.
А еще разломал, порушил на яхте. Так, что не пугайся! Это он из-за тебя так рассердился. Не получил того, что уже тащил к себе в угощение! Не поимел!
Я отворачиваюсь, и, вяло цепляясь за поручень, тащусь на бак, нос яхты. Стараюсь не смотреть на воду, ели переступаю босыми и слабыми, дрожащими ногами. В спину слышу что-то еще, различаю слова, типа «поимел, нет, не поимел». С полупьяного состояния не понимаю. Кто и кого поимел?
Вижу ярко-оранжевый парус, вместо белого на носу, и сразу же вижу, Ингрид. Она, как ни в чем не бывало, лежит себя на животе, подсвечивая солнышку голой спинкой и попкой. Накрылась с головой и что-то рассматривает.
Присаживаюсь и то ли от качки, то ли от слабости, или того, что я так хочу, я сажусь, низко нагибаюсь и нежно целую ей попку. Она обжигающе горяча.
Из-под накидки выныривает испуганное лицо и тут же расплывается в счастливой улыбке.
- Ну, как ты? Ожила?!
- Ожила. Спасибо, что спасла!
- Да, что там. Зачтется. Ему спасибо скажи, Мареку. Это он яхту так вывернул сразу, что сумел нас не потерять и спасти. А потом сразу же связался по радио и помощь вызвал.
- Нет. Это ты! Ты меня вытащила! Спасибо! Спасибо всей моей жизнью.
Не сдерживаясь и целую ее в плечо, в голову, в шею, которую она открывает навстречу моим поцелуям, нагибая голову. Все время шепчу ей: «Спасибо, спасибо, спасибо».
Потом.
Мы уже час лежим вместе. Она рядом. Вспотела. Я все еще не могу успокоить свое тело от этого бешеного натиска, нахлынувших чувств, эмоций. Мне так хорошо, легко, но я так устаю, что все время проваливаюсь, в сладкую дрему, в которой лечу, ощущая только ее.
Я чувствую ее теплую, нежную руку, тонкие пальцы, которые нежно и осторожно ползут по моему телу, вызывая следом теплую волну ожидания и тепла. Я не хочу проваливаться в дрему, но ничего не могу с собой поделать и лечу, плавно раскачиваясь вместе с яхтой, любимой и всем этим океаном, небом.
Ее прикосновения губами, вспышками вырывают меня, из ватного дрема и я, не успевая ими насладиться, опять проваливаюсь в сладкое небытие. Потом вспышки ее поцелуев там, туда! Ой! Ах! Как же мне… Ее язык там, он скользит, я секунды чувствую это блаженство и опять валюсь. Не хочу, жду, жажду, томлюсь. Но все время проваливаюсь и не хочу этого. Хочу того, другого. С этими мыслями отключаюсь.
Проснулась от того, что мне неудобно, жестко. Отлежала руку, она онемела. Не открывая глаз, тру, ее свободной рукой. Ощущаю прохладу, шум воды, дуновения ветра и ставшие такими привычными ощущения движения яхты. Открываю глаза и ничего не узнаю. Темно, лишь на самом топе, верхушке мачты, ярко светит вверху, белый огонь фонаря. Светит не мне, а в темноту. Опять засыпаю, вспоминая и счастливая. Как же мне хорошо жить! Как же это прекрасно! Шепчу себе.
- Я живу! Боже, ты слышишь?
Боже слышит, Боже знает. Наутро меня будет крик Марека. Меня зовет мама.
- Доченька! Доча! Как ты, у тебя все в порядке? – Сыплются ее вопросы.
И не давая мне ответить, она взволнованно говорит о шторме. Она говорит о том, что они чуть не утонули, что вода их яхту чуть не утопила, потому, что сорвала люк, но они откачали воду.
Что из-за шторма не спали две ночи, не смогла сообщить, что их шторм отогнал на 350 миль. И что мили, почти в два раза длиннее километра. И еще, что-то такое же, все в том же духе.
Рядом Марек и Ингрид. Я вижу по лицам, как они напряженно прислушиваются к нашему разговору. О чем и как говорить, они мне не говорили, но теперь я знаю, что я не обмолвлюсь с ней о себе, ни словом. Когда я прощаюсь и откладываю микрофон, меня душат слезы и я, обернувшись, плачу обидно на груди Ингрид. Она меня придерживает одной рукой, а второй гладит волосы.
- У меня тоже так было с мамой. – Внезапно тихо говорит она.
- Я думала раньше, что маме моей все так и будет интересно узнать, что со мной, где я, чем живу, кого люблю. Что она так и будет, как в детстве, все обо мне знать, все время советовать и воспитывать. Обижалась, за ее пустопорожнюю болтовню по телефону. А потом, поняла. Что я выросла. Поняла, что я стала самостоятельным человеком и живу, дальше буду жить без нее. Буду ее жалеть, но жить буду сама.
Ты поняла меня, любимая девочка? Ты поняла, что ты уже повзрослела?
- Вот так меня и спасли.- Продолжает подруга. – Если бы хоть они хоть на минутку промешкались, то все! Погибла бы. Меня и так довольно далеко отнесло волнами от яхты и даже, если бы я плыла, то все равно тут же, потерялась. А разве найдешь в море, во время шторма, точечку головы над водой, среди этих валов? Так, что это она, Ингрид. Это она, рискуя собой, бросилась следом и спасла меня. Я ей так благодарна! Не могу, даже тебе передать словами, как я ей благодарна!
Потом она смотрит мне в глаза и, сбиваясь, произносит страшные для меня слова, от которых я погибаю, тону, сидя с ней на диване.
- Ты, прости меня, Надя! Но я ее, люблю. И не спрашивай ни о чем.
У меня сразу все поплыло перед глазами. От слез, обиды. А она продолжает.
- Мама и отец не знают ни чего. Ты им не рассказывай. Они уезжают скоро в Грецию, а меня отправляют к бабушке, в столице. Так, что я завтра вечером тоже уезжаю. Я пришла попрощаться. Прости, если, что не так. Дай я тебя поцелую.
- Нет! Нет! – Почти кричу я. Потом уже тише. – Не надо, я переживу, ступай.
Я ни в силах подняться с дивана, не могу еще себе представить, что я ее потеряла и не выхожу ее провожать. Она тихо выходит, не хлопая дверью. Я сижу одна на диване, глаза полные слез. В ушах все еще звучит ее голос. И я, отвлекаясь, все время прокручиваю перед глазами картины из ее рассказа. Эти волны, яхты, гроты и стаксели и еще, какие-то там, шкаторины, стеньги и прочие мудреные морские слова.
С ними она уплывает из моей жизни, унося мою первую любовь, первый поцелуй и волнение первой, по настоящему, близости с другим человеком.
Потом, спустя несколько лет, я слышала о ней, разное. Слышала, что она, окончила коммерческий техникум, в столице, а затем уехала к матери, в Грецию. Что она, все еще не вышла замуж. И еще, что-то такое о ней, о чем гадко и гнусно, с завистью шепчутся бабы.
Осталась ли она по настоящему счастливой с Ингрид, или ее закрутила жизнь в чередовании событий, знакомств и страсти. Не знаю.
О ней не могу сказать.
Зато о себе продолжу.
Как только за ней закрывается дверь в мою комнату не входит, а врывается мама.
Начинается глупый и, по-дурацки противный скандал. Она мне все высказывает. Что у нее накопилось. Я ее прошу пожалеть меня, прошу не трогать. Но она, как с цепи сорвалась. И лезет и уже, чувствую, как унижает своими упреками. Что я падшая, что я становлюсь лесбиянкой и так далее. Я смотрю на нее, мою родную, любимую раньше мамочку и думаю, под ее истеричные выкрики. Что ведь вот же как, как человек меняется. Она, что не видит, как мне плохо, как мне тошно? Ведь не такая она падшая, как она мне говорит, а мой самый мне близкий человек, что после нее, ушел, отвернулся. Неужели она этого не понимает? Неужели мне надо ее в ответ, на ее оскорбления и хамство, тем же ответить? Рассказать ей все, о Левушке? Нет! Буду я выше всего этого! Пусть не обижается, я же ведь так ей отвечу, что она потом пожалеет об этом скандале. Ой, как она меня разочаровала? Очень! А где, же ее такт, где уважение? Ну, разве так можно! Мама!!!