– Да, мэм.
– Донесите это до своих друзей, – и старушка скрылась за дверью.
Для Гермионы начался ад. Ни одна боль не была так ужасна, как то, что придумали ее друзья. Они буквально хотели вывернуть ее нутро, чтобы отутюжить душу.
– Ты готова? – каждый раз, на протяжении семи дней, будет спрашивать Люпин, экс-преподаватель по Защите от Темных Искусств.
Она будет неуверенно кивать, а дальше ад. Семь кругов ада.
Лишь первый день отличался от всех остальных. Тогда она смерит своих палачей обвиняющим взглядом и спросит:
– Кто из вас?
И Рон сделает шаг вперед.
Гермиона искренне не понимала, почему именно Рон Уизли. По ее мнению, он был самым последним человеком, которого можно и нужно было впускать в чье-либо сознание, настолько он был неуклюж. Но за нее уже все решили.
Так оно и происходило.
Рон и Гермиона садились напротив друг друга и смотрели глаза в глаза. Рон дерзко заглядывал в ее синие, когда-то такие любимые карие, а ее выворачивало от его васильковых. Она с самого начала не верила в успех, тем более, когда этот успех зависел от Рона. Ей надо было продержаться лишь семь дней, и она до крови прикусывала нижнюю губы, чтобы не кричать.
Рон был неопытен в легилименции, поэтому обоим доставлял боль, которую можно было избежать. Римус Люпин же стоял чуть поодаль и контролировал процесс, чтобы один не навредил сильно другому. Именно он должен был “извлечь” все ненужное из головы Гермионы, но он был неумелым в этой сфере, а Снегга не было. Именно поэтому вызвался Рон. Джинни держала брата за руку на протяжении часа, чтобы объединить их магический потенциал, а Гарри смотрел в даль горизонта, прислонившись лбом к стеклу.
Они терпели неудачу. Но при этом забирали что-то у Гермионы. Она уже не помнила тембр его голоса и сияние глаз. На второй день она забыла мягкость платиновых волос.
И у них было впереди еще пять дней.
Но сценарий был одинаков. Целый час Рон безжалостно насиловал ее душу, выдирая маленькую частичку, а потом они все уходили, оставив Гермиону совсем одну.
Она даже не переодевалась в пижаму – прямо так сворачивалась эмбрионом, уткнувшись подбородком в острые коленки. Гриффиндорка горько плакала, осознавая, что теперь едва может припомнить какие-то важные моменты. Была пустота, огромная и большая. Друзья думали, что забирают ее боль, но боль на самом деле из груди опускалась ниже. Было все так же невыносимо. А еще мерзко от того, что с ней так поступают ее же друзья.
– Они говорят, что тебя нет, не существует, – горько шептала гриффиндорка в пустоту комнаты. Но лишь тишина была ей ответом.
А на следующий вечер все повторялось вновь. Каждый раз, в конце этого унизительного часа, на вопрос – кто такой Драко Малфой? – Гермиона упорно твердила, что он Пожиратель Смерти и ее парень.
А дальше подбородок в колени и тихий шепот в пустоту.
Это был последний день. Седьмой. Они забрали у нее все, но только не ее любовь. Она улыбалась, когда Рон злился. Вторжение в ее разум было особенно болезненным, ведь Рон был в ярости. Он подчистил ее воспоминания по отношению к себе, но Драко, даже при смерти, стоял между ними.
Они потерпели неудачу. Они не смогли. Она по-прежнему жила Малфоем. А это значило, что Гермиона никогда не простит их.
– Профессор Люпин, – обратилась Джинни к Римусу. – Нам достаточно удалить ведь одно-единственное воспоминание, верно?
– Да, вполне. Нам бы узнать, с чего все началось, – ответил Римус.
У них было ровно четыре минуты.
Рон умоляюще уставился на сестру, мысленно уговаривая помочь, но Джинни не смотрела на брата. Она смотрела в испуганные глаза подруги, ведь та знала, что Джинни знает, с чего все началось. А еще Джинни успела перехватить нежный взгляд от Гарри, устремленный на Грейнджер.
– Пусти, – Джинни поменялась местами с Роном.
– Пожалуйста, – просит Гермиона, а глаза заполняются слезами, что медленно катятся по щекам. – Пожалуйста, – повторила Гермиона спустя две минуты.
Грейнджер надеялась, что подруга так не поступит, ведь она уже медлила целых две с половиной минуты. Но как только Гермиона хотела открыть рот, чтобы поблагодарить за эту щедрость, Джинни направила на нее палочку и произнесла заклинание.
У них осталось ровно полторы минуты.
– Гермиона, тогда, на втором курсе, Рон назвал тебя маглорожденной. Помнишь?
– Помню, я тогда упала и разбила коленку, поскользнувшись на мокрой траве, когда бежала к Гарри. Драко тогда спросил у меня, не ушиблась ли я.
– Нет, Гермиона, все было не так, – Джинни уже двумя руками держала палочку, чтобы та перестала трястись. – Он назвал тебя грязнокровкой, намекая на твое происхождение. Рон хотел заступиться за тебя, но Драко его проклял, и Рон пару дней выплевывал из себя слизней.
– Рон первый назвал меня маглорожденный, – покачала головой Гермиона.
– Смотри в мои глаза, – просит Джинни. – Драко Малфой назвал тебя грязнокровкой тогда и все эти года специально тебя оскорблял, зная, как тебя это задевает. Рон хотел за тебя заступиться, и этот мерзкий Пожиратель его проклял.
Джинни опустила палочку. Зрачки Гермионы на секунду расфокусировались. Она несколько раз подряд быстро-быстро моргнула.
У них оставалось тридцать секунд.
Момент был такой напряженный, что никто не заметил, что в комнате появился еще один человек. Блейз Забини бежал так быстро, как только мог. Это случилось всего пять минут назад, но он тут же направился в Хогвартс, чтобы сообщить Гермионе хорошую новость, что Драко пришел в себя.
Но он опоздал. Буквально на тридцать секунд.
– Милая, кто такой Драко Малфой? – спросила Джинни.
– Драко Малфой – мерзкий Пожиратель, и я его ненавижу, – и девушка бросилась в объятия Рона.
Джинни последовала ее примеру и кинулась в объятия Гарри:
– У нас все получилось, – она даже чмокнула Гарри в щеку, но тот отодвинул ее и подошел к Гермионе.
Еще одна грубая насечка на хрупком сердце Джинни. Сердце же Забини обливалось кровью, когда он уходил, по-прежнему никем незамеченной. Сердце Гермионы быстро-быстро стучало, словно передавало ей зашифрованное послание. Но увы, разгадает она его еще не скоро.
В Малфой-мэноре никто и не заметил, что Забини куда-то отлучался. Но суматохи стало куда больше. Несколько раз в него влетели домовые эльфы, пока он поднимался в комнату Драко. Блейз Забини и не догадывался, что, к огромному облегчению от пробуждения Драко, к Малфоям пришло и великое горе.
Как обычно, Нарцисса Малфой стояла у окна в своей комнате и рисовала. Она находила закат особенно прекрасным. Даже лучше, чем рассвет. И сегодня она смогла полностью завершить картину.
Как обычно, она проверила Драко, но тот по-прежнему не подавал признаков жизни.
Как обычно, улыбнулась его другу, Блейзу, который чуть ли не ночевал в кресле, отлеветированному к кровати ее сына.
Как обычно, домовики дали ей чудесное зелье, помогли переодеться. А потом оставили ее одну, зная, что хозяйка быстро уснет.
Но не сегодня.
Сегодня она корила себя во всех бедах, что приключились с ее семьей. Семья была для Малфоев не пустым звуком. Это был девиз. Это был их крест.
Люциус подвел себя под Азкабан, лишь бы Темный Лорд перестал пытать ее. Сын стал убийцей, чтобы сохранить ей жизнь. И если он выживет, то навсегда останется марионеткой в руках Темного мага. Нарцисса больше не могла этого терпеть. Даже ее дом, ее крепость, больше не был самым безопасным местом, не был оплотом.
Босые ноги коснулись пола, когда она свесила их с кровати. Она еще четыре дня назад перестала пить зелье, выливая его на ковер, а затем убирала следы при помощи палочки. Ей было больно, но боль подстегивала мыслительный процесс, заставляя видеть ситуацию под лучшим углом.
Миссис Малфой вышла на улицу, никем не замеченная и скрытая чарами. Свою палочку она закопала в своей оранжерее. Возможно, она не хотела, чтобы и ее палочкой, как палочкой мужа, воспользовался Сами-Знаете-Кто, а, возможно, у нее были на нее планы. Не для себя. Для другой.