– Поручик! – давал последние наставления ротмистр, расхаживая взад и вперед перед небольшой командой понурых гусар, сидевших на замотанных лошадях, и Алпатьевым, державшим коня в поводу. Поручик был молод и смешлив. Делая вид, что внимательно слушает командира, он подкручивал только начинающий пробиваться ус и мечтательно поглядывал на цыганские шатры и женщин в ярких цветастых юбках. Ноздри его горбатого носа едва приметно подрагивали, улавливая романтичный дым цыганских костров. Мыслями, разумеется, он был не на фуражировке, а в шатре рядом с красавицей цыганкой, певшей ему песни, улыбавшейся обещающей улыбкой и призывно встряхивающей юбками.
– Поручик! Черт-дьявол! Проснитесь, – без злости рявкнул ротмистр, в душе похвалив гусара. «Что же это за молодой офицер, ежели о службе он будет думать больше, нежели о женщинах?!» – …Кроме корма для лошадей поищите в деревне чего-нибудь съестного и для ребят, может, увидишь беспризорную курицу… или там поросенка – тут же хватай! – отпустил он наконец маленький отряд. – А главное, о вине не забудь! – вспомнив, закричал вслед поручику.
Тот кивнул и тут же, привстав на стременах, вперился взглядом в табор.
«Следует вечерком непременно заглянуть к цыганам…» – улыбнулся ротмистр.
– Надеюсь, скучать нам тут не придется? – отвлек его подъехавший князь Голицын.
– Вечно вы, князь Петр, неожиданно подкрадываетесь, – вздрогнув, ответил ему Рубанов, с удовольствием разглядывая ладно сидящего на породистом вороном скакуне друга. – Куда направился?
– Да вот решил рекогносцировкой заняться.
– У цыган, что ли, ваше сиятельство? – засмеялся Рубанов, вставив ногу в стремя и легко вскочив в седло. – Тогда я с вами.
– Мон шер, давайте прежде объедем позицию, – беспокойно взглянул князь на деревушку. – Полагаю, сия передышка будет недолговечною.
– Надоело отступать, – вздохнул Рубанов. – Где же Суворовы, Потемкины или Орловы? Никогда еще не позорился я перед врагом своей спиной!
– Суворовы, Румянцевы… Я все думаю, отчего мы, русские, так любим воевать?
– Как отчего?! – даже поперхнулся Рубанов. – А что на свете прекраснее войны? Что сильнее всего дает ощущение жизни? – Война!!. А карты, вино и женщины – это лишь золотая оправа бриллианта войны…
Печальные глаза князя повеселели, когда он обернулся к вдохновенно размахивающему свободной от повода рукой ротмистру.
– Может, вы и правы, мой друг, не знаю, – улыбнулся он. – Ежели нам дано это понять, то лишь перед смертью…
– Б-р-р-р! – передернул плечами Рубанов и натянул повод – лошадь всхрапнула, завертелась на месте, а потом резко встала на дыбы. Справившись с лошадью, Рубанов похлопал ее по шее, успокаивая. – Князь! Что может быть противнее смерти от старости в собственной постели, на пуховых перинах?.. Умереть приятно в бою, забрав в компанию несколько врагов, чтобы было с кем драться и на том свете – хотя там можно и просто погонять чертей…
Погода снова испортилась. Мелкий и нудный осенний дождь впитывался в неуспевший просохнуть когда-то красный гусарский ментик. Ветер усилился. Черные мрачные тучи низко нависли над лагерем. Темнело! Сероватая австрийская грязь чмокала под копытами лошадей. Шумел деревьями редкий лесок.Сидевшие у костра несколько солдат живо вскочили, завидев офицеров.
– Садитесь! – благосклонно разрешил Рубанов. – Кто такие?
– Пяхота мы! – вскинулся снова маленький конопатенький солдатик с огромными оттопыренными ушами и в длинной, до земли, шинели.
– Пяхота! – передразнил Рубанов, с пренебрежением глядя на солдата. – Сам вижу, что пехтура, а какого полка?
– Дядя, какой мы полк?.. Опять позабыл, – сконфузился маленький солдатик, растерянно оглянувшись на седоусого пожилого капрала, в одной белой рубахе сидевшего у костра.
Тот не спеша поднялся, неловко выронив ложку из крепких рук.
– Шастой пехотный полк его ампираторского величества, – доложил он, недоброжелательно глядя на приезжих офицеров: «Шляются, бездельники, и поесть не дают».
К гусарам подошел пехотный капитан и тихо поздоровался.
– Господа, милости прошу к шалашу, – кивнул куда-то в темноту, стараясь скрыть раздражение от дождя, грязи и непрошенных гостей.
Рубанов, почувствовав его настроение, обиделся, и неожиданно в нем взыграло чувство гордости за себя и свой кавалерийский полк. С пренебрежением, свойственным щеголеватым гусарам и коннице вообще к другим родам войск, он с язвительной учтивостью отказался, в придачу понизив капитана в звании.