— Прогони мальчишку куда ни есть, — сказал Дмитрий Михайлович стоявшему подле ополченцу. — Нечего ему тут!
Ополченец подбежал к Сеньке.
— Пошел отсюда! — крикнул он, топнув ногой. — Ишь выдумал! Пошел, откуда взялся!
— Я, дяденька хороший… — пробовал было что-то объяснить Сенька.
— Вот спущу с тебя портки и покажу, какой я хороший! Так отдеру, что век помнить будешь!
Услышав такое, Сенька бросился бежать, споткнулся, упал, опять вскочил на ноги и снова побежал.
За церковью было небольшое кладбище — погост. Сенька притаился там за крохотной часовенкой, в снегу по колена. Тут-то Сеньку и оглушил первый пушечный выстрел, словно огромные ворота хлопнули на диком ветру.
И пошло теперь хлопать раз за разом. Опомнившись от первого испуга, Сенька с радостью убедился, что не оглох. Потому что все, все было ему слышно — и пальба, и крик, и голос князя Дмитрия Михайловича; даже тятя, кажется, что-то крикнул… Сенька рассмеялся.
— Ась? Чего? — выкрикнул он весело и выглянул из своего укрытия.
— Ничего, — услышал он позади себя.
Сенька обернулся и увидел черномазого мальчугана, выглядывавшего из-за могильного креста. Черномазый насмешливо посматривал на Сеньку, скаля белые зубы.
— Видел я, как ты уши заткнул. Эх ты, пушки испугался!
— Я оглохнуть боюсь, — сказал Сенька.
— А я вот не боюсь! — стал похваляться мальчуган. — Хоть ты из Царь-пушки выпали, все равно не боюсь.
— Какая еще такая Царь-пушка? — удивился Сенька.
— Какая такая… А та, что в Кремле. Не видывал ты, что ли?
— Не видал. Я в Москве недавно. Федос Иванович… приказчик он у князя Пожарского… сказывал Федос Иванович тоже про пушку — должно, про эту. Еще сказывал — в Кремле поглядеть теперь на нее нельзя: там, говорит, шляхты полно.
— А я шляхты не боюсь! — продолжал похваляться мальчуган. — Моего батьку паны саблями зарубили, а все равно не боюсь.
— А у нас кузню спалили паны; избу тоже спалили. А тятю хотели в полон взять, да он не дался хохлатым: улучил время, когда зазевались, и дал дёру, прямо к Пожарскому побежал.
— Так вы воеводины, пожарские?
— Мы — пожарские! — ответил гордо Сенька.
— Вот здорово! — молвил завистливо мальчуган. — Пожарские… А мы тут в церковной сторожке живем, с дедом.
— Тебя как зовут?
— Батька Тимохой звал, а так все Воробьем кличут. Тимофей, говорят, воробей. А тебя как звать?
— Я — Сенька. А ты — Воробей. Воробей-воробушек. Что я, Воробейка, тебе покажу-у!.. Гляди!
И Сенька вытащил из кармана подаренную ему Петром Митриевым игрушку.
— Это что же такое за фуганок будет? — заинтересовался Воробей и подошел к Сеньке.
— Фуганок! — рассмеялся Сенька. — Это, Воробейка, совсем даже не фуганок. Это… гляди. Видишь, стрельцы-молодцы прутьями замахиваются?
— И верно, замахиваются! — воскликнул Воробей.
— А это что? Гляди!
— Это… О-о!.. Это шляхта в ногах у стрельцов валяется.
— А теперь, — сказал торжественно Сенька, — во! — и стал тянуть и сводить оловянные бруски.
Замелькали, зазвенели прутики, молодцы в кафтанах замолотили ими по спине шляхтича.
— Ой, здорово! — пришел Воробей в восторг. — Вот диво!
— На, попробуй сам, — предложил Сенька и протянул Воробью игрушку.
У Воробья дело пошло не хуже. Молодчики в кафтанах так мочалили шляхтича, что, будь он не игрушечный, из него сразу бы дух вон. А Воробей, дергая оловянные брусочки, только твердил:
— Ой, братцы, здорово! Вот штука так штука!.. Ну и диковина же!
Пушечный выстрел большой силы несколько отрезвил ребят, которые не вовремя увлеклись занятной игрушкой. Картечь рассыпалась барабанной дробью по крытым жестью церковным куполам. Все неистовей становились крики сражавшихся; все ближе пламя пожара; все чаще пальба из пищалей и пушек. Поляки и немцы уже были под стенами острожка.
— Знаешь что? — сказал Воробей, возвращая Сеньке игрушку. — Давай шляхту бить!
— Давай, — согласился Сенька. — Только вот…
— А что?
— Меня ополченец один обещался выдрать, прочь гнал оттудова.
— А мы туда, Сенька, не пойдем. Пойдем эвон куда… глянем, что там. Я тут такое место знаю…
И ребята, проваливаясь между могилами в рыхловатом снегу, забрались в канаву и пролезли под бревенчатой стеной острожка и под каменной церковной оградой.
Сенька и Воробей очутились у обрыва, на задворках, где там и сям валялись никому, очевидно не нужные вещи: бочка с замерзшей водой; пустой ящик, занесенный снегом; полные снега розвальни на самом краю обрыва, готовые при малейшем толчке свалиться вниз.