— Постой, постой, дай подумать! — кричал приказчик, готовый и сам прыгнуть с баржи вслед за Воробьем.
Но Воробей уже затерялся в толпе, среди неисчислимого количества телег, палаток, шалашей и коновязей. Повсюду сновали вооруженные люди, ржали лошади, дымили костры, и над каждым костром был подвешен закопченный котел.
У одного такого костра Воробей и наткнулся на Сеньку.
РАЗБОЙНИКИ
Делать было нечего. Андреян пожурил Воробья за самовольство, за то, что побегом своим нанес обиду Петру Митриеву… И тут же сказал Воробью, чтобы пристал к их возу. Будет Воробей, как и Сенька, помогать Андреяну в кузнице, станут жить все одной семьей и кормиться из одного котла. Вместе и двинутся в Москву, когда время придет, когда воевода князь Дмитрий Михайлович Пожарский поведет туда из Ярославля свои полки.
Спустя несколько дней вся семья перебралась из таборов на посад. На посаде Андреян и развернул свою кузницу — в старом шалаше, у воды, на топком берегу Которости.
Однако работа в кузнице не мешала Воробью и Сеньке поспевать повсюду, все видеть, все слышать и все замечать. Андреян не изнурял своих подручных работой. И мальчишки всюду, где собиралась толпа, уже были тут как тут.
А дни бежали, в лесу созрела ягода, и как-то сразу из-под хвои на земле и опавших в прошлом году листьев дружно полезли грибы. В воскресенье работы в кузнице не было, и Сенька с Воробьем с утра собрались в ближний бор.
Вековой, пахучий и чистый, он высился, казалось, почти до неба, до летучих облаков. Ребята не отдалялись друг от друга, и чуть только один пропадет в кустах, как другой уже кричит ему «ау!»
Проходив с час, Сенька и Воробей набрали полные лукошки боровиков и лисичек, и брать их уже стало больше некуда. Ребята разлеглись в тени на теплой хвое, слушая, как стрекочут на поляне кузнечики и пташка возится в гущине куста.
Вдруг что-то хрустнуло за поляной, словно из пищали выпалило. Сенька так и присел.
— Медведь! — молвил он, замирая. — Ишь, прет, куда ему надо, напролом.
— Так уж и медведь! — откликнулся Воробей. Он лежал с закрытыми глазами, лениво позевывая. — Лось сохатый к водопою пробирается.
— А ты откуда знаешь?.. Ой! — не вскрикнул Сенька, а только губами шевельнул. Он схватил Воробья за локоть: — Гляди!
Воробей открыл глаза, сел и увидел громадного лося с рогами, как лопаты. Животное вышло на поляну, постояло, прислушалось, дернуло рогатой головой и пошло дальше, прокладывая себе дорогу сквозь молодой сосняк.
И спустя минуту на поляну выбежал… Сенька сразу узнал его… выбежал Кузька Кокорь.
На московском воре был тот же красный кушак и та же шапка, заломленная на левое ухо. Кузька остался точно таким, каким увидел его Сенька в первый раз. А было это в тот памятный день, когда Кузька Кокорь в лавке у Петра Митриева вытащил у Андреяна кошель. За протекшее время только кушак на Кузьке обмахрился да шапка пообтерлась.
Сенька во все глаза глядел на Кузьку, который, выбежав на поляну, остановился, сунул в рот два пальца и свистнул. И сразу из кустов выставился хват с серебряной серьгой в ухе. Сенька и его узнал.
— Надо взять сохатого, — сказал хвату Кузька. — Об эту пору смирны они. Подобраться и всадить ему нож в загорбок, а то из пистоля выпалить в упор. Красная дичь, лесная… Знатный будет гостинец князю!
— Не за тем сюда из Москвы притащились, чтобы гостинцы князю дарить, — возразил хват. — Забыл ты наказ? А то сегодня — сохатый, завтра — рогатый… А дело-то как же? Решать надо князя скорей — и дальше от этой стороны!
— Чудной ты, Ероха! — И Кузька высморкался, словно в рог протрубил. — Право, чудной. Нешто я не понимаю либо забыл наказ? Да ведь как доступиться к князю? Казак у него Ромашка — видал ты его — прямой черт; глаз, говорят, с Пожарского не спускает. Мимо Ромашки так, здорово живешь, незнаемому человеку к Пожарскому не пройти. Сейчас этот Ромашка ухватит за шиворот: «Что за люди? Кто таковы? Откуда идете? Зачем к Дмитрию Михайловичу понадобилось?» Плети ему что хочешь, а он все равно враз расплетет. Говорят тебе — черт.
— Ну, так как же? — тряхнул Ероха серьгой.
— А вот так, как я сказал. Молвишь Ромашке: дескать, пришли мы величать князя. Промыслили, мол, сохатого в темном бору, так хотим поднести князю в почесть — мяско, рога, шкуру…
— Ну, а дале?
— А дале? Смекай, Ероха. С такой причиной нас Ромашка за шиворот хватать не станет, к князю допустит. А как взойдем к князю в светлицу, так уж там как доведется. Да как ни довелись, а уж там над самим князем промышлять будем. Чать, нож, Ероха, у тебя отточен?