— Только у меня чтобы не хныкать! А то враз подам Андреяну весть; он прибежит за тобой в табор да перво-наперво крапивой выпорет. Весь будешь обстреканный ходить: ни сесть, ни лечь.
— Не, не! — испугался Сенька. — Не стану хныкать, провались я на этом месте!
— То-то же! Уговор дороже денег. Пошли?
— Пошли, Воробей! — выкрикнул звонко Сенька. — В чужедальнюю сторону.
И ребята, взявшись за руки, повернули обратно к Арбатским воротам.
Темнело, когда они снова очутились на площади. Запах гари и дыма, стоявший там весь день, уже разошелся. Воздух был чист и свеж.
По всему пространству от Арбатских ворот до Чертольских горели костры.
У одного костра сидел со своими пушкарями веселый дядя Маркел. Из котла над огнем валил пар. На земле, на ряднине, лежал ржаной каравай и стояла деревянная чашка, полная серой комковатой соли. Завидя ребят, дядя Маркел крикнул:
— Гей вы, помощнички — божьи работнички! Где пропадали? Чего искали? Дошло уж до вечера, искать теперь нечего, ложки эвон, в кузовке.
затянул дядя Маркел.
При этом он подмигнул, тряхнул своей сивой бородой…
И Сеньке почудилось, что пыль от нее поднялась.
РАНЕНЫЙ
Ночь прошла спокойно.
Воробей еще с вечера обнаружил телегу, которая с поднятыми оглоблями приткнулась к бревенчатой стене острога. В телеге нашлась охапка сена и несколько пустых мешков из-под овса. Ребята разлеглись на мешках и мешками же накрылись.
Зябковато стало к рассвету. Солнце еще не поднялось, а синие дымки от костров уже стали тянуться кверху, и лагерь наполнился человеческими голосами, скрипом колес, конским ржанием.
Воробей сполз с телеги и пошел к костру, над которым грел и потирал руки дядя Маркел.
Вскоре вся пушкарская артель дяди Маркела была у костра. Воробей и Сенька хлопотали здесь больше всех: они и дрова подкладывали, и огонь раздували, и воду кипятили, и толокно в котел сыпали.
Дядя Маркел был, видимо, не совсем в духе. У него поламывали кости и ныли старые раны, которых было немало на груди у него, на спине, на руках и ногах. Дядя Маркел участвовал в Ливонской войне, еще при Иване Грозном; а потом кого только не было у дяди Маркела за долгий пушкарский век: поляки, шведы, крымцы, литва… Повсюду поспевал пушкарь Маркел Колобок и едва ли не отовсюду уносил с собой на память шрам ли, дырку либо просто царапину.
Сидя теперь у костра, дядя Маркел молча совал в свой беззубый рот деревянную ложку с горячим толокном и не заводил больше речи о собаке Ходкевиче. Но Ходкевич сам напомнил о себе.
Подъехал Афоня верхом на своем пегом мерине и сообщил, что шляхта из войск Ходкевича пролезла на рассвете к Донскому монастырю. Видно, норовит подобраться к своим в Кремле, на этот раз со стороны Замоскворечья. Потому указано пушкарям становиться со своими пушками и «ступками» за Москвой-рекой.
— Станем за рекой, — сказал дядя Маркел, оживившись. — И «ступки» перетащим.
Он вытер кулаком усы, на которых налипли комочки толокна, и расправил отсыревшую за ночь бороду.
— Тебя, Афоня, сегодня к набольшему воеводе на пироги звали! — выпалил он вдруг.
— Меня? — удивился Афоня.
— Ясно — тебя, не меня. Меня, Афоня, звать не станут. Говорят — сиволапый, копченый, пороховым дымом провонял.
— Ничего о тебе не говорят, Маркел Колобок, — возразил Афоня. — На тебя набольший-то и не взглянет.
— Вот-вот! И я тоже так разумею: не взглянет, не позовет… Больно я шершавый, и борода, мол, пыльная. А ты эвон какой чистюлька! Шапка у тебя, Афоня, с заломом, и перышко на шапке… Вестовой гонец… Вестовой гонец головного полка… Скачешь то к набольшему, то от набольшего. Чай, и тебе сегодня от стола у набольшего кусок пирога перепадет.
— Не перепадало еще, — буркнул Афоня, не понимая, к чему дядя Маркел клонит свою замысловатую речь.
Но дядя Маркел, не обратив внимания на Афонины слова, продолжал:
— А как станут, Афонюшка, в шатре у набольшего пшеничный пирог рушить, хвалить и кушать, так ты скажи всем большим и набольшим: кланяется, мол, дядя Маркел, тот, что пшеничных пирогов отродясь не ел.
— Только к тому твоя речь? — И Афоня пожал плечами.
— Нет, Афоня, не только к тому. Вчера счетом сколько шляхты уложили?
— За ночным временем, Маркел, не сосчитано еще. Ужо нынче считать будут.
— Так вот, Афоня, ты, как пирога поешь, не икай, чинно себя держи. Молви только набольшему воеводе: оказал бы он ворогам честь — набил их столько, что и не счесть. Просил, мол, Маркел, что пирогов не ел.