Борис с трудом понимал собеседника. Всё, что тот говорил, казалось по-настоящему нелепым. В описанный мир было невозможно поверить. Или же нет?
— Допустим, всё это так, — кивнул Акудник. — И что заставило тебя… вас… прийти на эту сторону, к нам, жалким разделённым существам?
— Ну-ну, не стоит себя так унижать. До того, как «Я-Мы» оказались здесь, мы не могли представить себе организацию жизни, подобную вашей. Вы безусловно другие, но вы столь же жизнеспособны, как и мы, если, конечно, ваш коллективный «неосознаваемый» вами сверх-разум не идёт на поводу одного единственного человека или группы людей, обретших сверх-силы. В вашем мире такое, к сожалению, возможно. Ты уже знаешь, о чём я.
— Не очень…
— Я говорю об открытии вами хромоплазмы. До того, как вы сделали это, один единственный человек не мог вызвать такой катаклизм в масштабах макрокосмоса, и даже самый жестокий тиран пасовал перед необъятностью вселенной и инертностью вашего общества. Однако потом всё поменялось. Теперь даже какая-то незначительная единица способна разрушить всё сущее. Причём, не только с этой стороны, но и с другой, о которой вы практически ничего не знаете.
— Антимир?
— В каком-то роде. Тебе известно, что каждая вселенная это точка на абстрактной вероятностной сфере, если хочешь, макро-сфере Блоха-Римана-Акудника[1]? И эта точка имеет своё симметричное отражение, связанное с ней фундаментальными законами.
— Сфера… Акудника?
Светловолосый мальчик кивнул.
— Я так назвал модель макро-вселенной в честь твоего отца, потому что он первым в вашем мире догадался, как приблизительно связаны наши миры. На самом высоком макроуровне все работает так же, как и на микроуровне — квантовым образом. Но речь не об этом. Сейчас нас интересует, какое взаимодействие оказывают друг на друга миры с противоположным спином — такие как твой и мой.
Борис стоял, с трудом осмысляя слова мальчика. Для того, чтобы понять их, явно было недостаточно того курса физики, который ему преподавали в институте.
— Данное воздействие безусловно существовало всегда, — продолжил Шон. — Так называемые цветовые частицы свободно проникали туда и обратно. В этом никогда не было никакой опасности, поскольку вещество и антивещество взаимно аннигилируются при столкновении, не вызывая особых парадоксов или сайдэффектов. Однако в тот момент, когда вы запустили Красный Протокол, вы создали источник потрясающей нестабильности. На уровне вашей терминологии, его можно представить себе как сверх-чёрную дыру, затягивающую обе вселенные в одну точку. Так и должно было случиться, если бы Эдуард Беликов не испортил условия для реализации идеального протокола. К счастью, будучи величайшим физиком вашего мира, он вовремя понял, что должно произойти и вмешался в процесс, отключив из системы синхронизации полей один из её центров.
Борис начал немного понимать, о чём идёт речь.
— Ты говоришь о Форте Боярд в Зеленограде-2?
— Да. Поступок профессора спас нас. Однако мы все оказались в странном замершем положении. Одна малюсенькая ошибка — и мы в одночасье перейдём за черту сингулярности[2], которая предшествовала Большому Взрыву. Из-за огромного количества высвободившихся кварков и антикварков они не способны аннигилировать так же, как раньше, что порождает многочисленные сайдэффекты в обеих вселенных. Среди вас появляется всё больше существ, которых вы называете Искажёнными, потому что они наполовину принадлежат чужому миру.
— Всё это, конечно, очень интересно, — язвительно фыркнул Борис. — Но я никак не могу понять, зачем ты это мне рассказываешь, и как это должно оправдать твои действия против меня. Думаешь, я — «маленькое разделённое существо» — должно беспокоиться о поломке основных космологических законов? С чего бы? Я не властен над ними, но зато я властен над своими мыслями и желаниями, и уж поверь мне, я нисколько не желаю помогать тебе… или Вам.
Шон замолчал, словно размышляя над словами Бориса, а потом с уверенностью сказал:
— Ты сейчас не серьезно. Я вижу тебя глубже, чем ты думаешь. Тебя давно не интересуют собственные шкурные интересы. Ты человек мира и науки, а также ты сын своего отца.
— Вот только не надо мне снова говорить о нём, — взвился Борис.