- Какой техникум кончили? - быстро спросил Хлебников, уверенный, что ему под видом рабочего подсунули квалифицированного специалиста.
- Три года в ИРИ в качестве исследователя.
Хлебников усмехнулся:
- ИРИ? Что это такое?
- Институт рабочих-исследователей, - пояснил Кристич.
Внимательно следивший за Кристичем Апушкин сдержанно улыбнулся. Ему решительно нравился этот рабочий парень лет двадцати трех - двадцати пяти с виду, но, судя по ухватке, старше, с болезненно бледным, нервным лицом. "Зубастый. Такому палец в рот не клади".
- А если потребуются более полные сведения - пожалуйста.
Кристич достал из портфеля, который не отдавал Целину, зная его способность терять все, кроме собственных брюк, два тома в коленкоровых переплетах и положил их на стол.
Хлебников прочитал тисненную золотом надпись: "Общественный институт рабочих-исследователей".
- Все всерьез, как у взрослых, - с улыбкой сказал он. - Но только почему институт? Написали бы "Академия". "Академия рабочих-исследователей". Здорово!
У Целина иссякло терпение.
- Гораздо серьезнее, чем у взрослых! - закричал он так, словно в комнате были глухие. - Гораздо! Во сто крат! Неизмеримо!
Брянцев остановил его, бесцеремонно толкнув в бок.
- Мы эту дискуссию перенесем на другое время, когда вернется из поездки товарищ... товарищ...
- Апушкин, - подсказал Апушкин. - Ударение на "А".
- Ладно, перейдем к делу, - согласился Хлебников и повернулся к шоферу. - Вот, Иван Миронович, какой вопрос вам придется решать. Я очень доволен, что вы теперь, как говорится, в курсе дела. Только наши данные о качестве резины совсем другие. Ксения Федотовна, покажите... нет, нет, не фотоснимки, а образцы.
Целин, Кристич и Апушкин принялись рассматривать наклеенные на картон образцы, остальные наблюдали за ними.
Апушкин почесал рукой затылок и многозначительно хмыкнул.
- Все понятно? - спросил Хлебников. - Я боюсь, что три процента, которые они туда насовали, вызовут расслоение каркаса и отслоение протектора. Так что смотрите, никаких лихачеств. Норму не перевыполнять. А то все вы домой торопитесь.
- Как же не торопиться! Жена, двое детей. Соскучишься - ну и жмешь на всю железку. Особенно последние дни, когда душа изболится. - Помолчав, Апушкин добавил: - Может, холостяка послали бы.
Ему явно не хотелось приниматься за испытание этих шин. Было только неясно, что отпугивало - качество резины или длительность поездки.
- Командировка будет недолгой, - успокоил его Хлебников. - Эти шины много не пройдут. А вот насчет опасности... Разрешаю снизить норму до четырехсот километров в сутки, хотя дорог каждый день, потому что товарищи шинники отстояли право выпускать свою, с позволения сказать, продукцию до вашего возвращения.
- А если эта дрянь на полном ходу разлетится на куски, да еще на передке? Играть в кювет?
Хлебников развел руками:
- Они уверяют, что не разлетится.
- Вы едете один? - спросил шофера Кристич.
- Пока один. Второго дадут на месте, на автобазе.
- Алексей Алексеевич, разрешите, я с ним поеду, - взмолился Кристич. Я ведь права имею, правда, на легковую. И веселее ему будет, и помогу чем-нибудь...
Брянцев взглянул на Хлебникова: не истолкует ли тот просьбу Кристича как заранее продуманный маневр посадить в машину своего соглядатая?
Хлебников так и понял.
- Я не возражаю, - сказал он. - По крайней мере, потом никаких нареканий не будет. Тем более что маршрут тяжелый - Средняя Азия. Если испытывать солнцем, будем испытывать на трассе Ташкент - Джизак.
Когда выходили из института, Брянцев тихо сказал Целину:
- В другой раз на всякие такие разговоры я буду не вас, а Сашу Кристича с собой брать. У него и выдержки и такта гораздо больше.
- У него кожа целая, - зло бросил Целин. - А я давно уже без нее хожу...
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В глубине души Брянцев верил, что на свете есть судьба, как ее ни назови: стечением ли обстоятельств или игрой случая. Но верил в нее по-своему. Он был убежден, что все обуславливает твоя способность решать жизненные задачи, только задачи эти ставит перед тобой судьба. В его представлении вся жизнь человека походила на шахматную партию. С одной стороны - ты, с другой - судьба. Исход зависит от того, насколько ты умен, искусен, терпелив, прозорлив. Но случается порой, что судьба дает тебе мат в два хода. Так произошло с ним четыре года назад.
Он решил отказаться от путевки в санаторий и поехать к своему фронтовому другу, который давно звал его к себе в гости, в станицу Федосеевскую.
"Ну что санаторий? - писал друг. - Не надоела ли тебе жизнь по расписанию? На заводе - по гудку, в санатории - по звонку. Приезжай ко мне. Вставать будешь с зарей, на Хопре рыбки половишь, днем, в жару, передремлешь в саду под яблонями, а вечерком - опять на Хопер. Если в августе приедешь, на вечерний перелет ходить будем. Ружья у меня есть, только патронов захвати побольше. Ну чем тебе не райскую жизнь обещаю?"
Брянцев не устоял перед искушением. Сел на самолет - и махнул в Ростов. Но, прежде чем отправиться в Федосеевскую, решил заглянуть к отцу, в город своей юности Новочеркасск.
Не был он в этом городе лет пятнадцать. Отец не часто навещал сына невзлюбила старика Тася. Будь он хилым, болезненным, нуждайся в ее помощи и доброте, она относилась бы к нему, как к родному отцу. Но хотя Алексей Георгиевич здоровьем не отличался - какое уж там здоровье у человека шестидесяти пяти лет, прошедшего империалистическую, гражданскую и Отечественную войны, - держался он подчеркнуто бодро, ни на какие боли не жаловался и не особенно утруждал других заботами о себе. Даже белье норовил постирать себе сам, чему обучило его вдовство, и злился, когда за это бралась невестка. Да и уезжать из города, где родился, где долгие годы работал на чугунолитейном заводе, где знал каждого третьего, не хотел. В праздничные дни надевал старик свои регалии - два солдатских "Георгия", орден Красного Знамени за гражданскую, да за Отечественную ордена Кутузова и Суворова, и горделиво расхаживал по улицам.
Хотя Алексей Георгиевич был из иногородних, называл он себя казаком и по старому обычаю носил бороду. Это выручало Тасю. Очень у него большое сходство с сыном, а значит, и с Тасей. Соберутся втроем - будто на одну колодку сшиты.
Невзлюбил Тасю и Алексей Георгиевич, но молчал, не вносил разлада в семью. Только раз, выпив лишнего, сказал Алексею:
- Откуда ты это золото выкопал? Ей бы бороду нацепить - мужик мужиком!
- Жизнь мне спасла... - коротко бросил сын, растерявшись от такого неожиданного выпада.
- Она многим спасла, однако никому такая блажь в голову не стукнула. Мне в первую войну унтер жизнь спас, так что я, должен был жениться на нем, что ли? Или до конца дней в услужение пойти? Если бы все твоему примеру следовали, то на фронте и сестер не осталось бы.
Старик уехал и три года не показывался. На письма сына отвечал коротко, открытками: жив, здоров, собираюсь жениться.
Жениться он собирался уже много раз, но разочаровывался в своем выборе еще до женитьбы. Некоторое время ходил безмерно довольный тем, что не влип, а потом снова начинал подыскивать подходящий объект.
Вот Брянцев и решил навестить отца, чтобы не обижать его, хотя особой тоски по нему не испытывал. Был Алексей Георгиевич суров и неразговорчив и жил в своем мире, отгороженном от сегодняшних дней, в мире воспоминаний о войнах. Все остальное, включая и жизнь сына, проходило как бы мимо него, не радовало и не огорчало. Только строительство нового электровозного завода в степи за Тузловом разбередило душу. Вот бы где поработать! "Литейка там объедение", - писал он сыну, и чувствовалось за этими строками желание не сдавать позиции старости, которая для каждого рабочего человека начинается с того дня, когда он оставляет утомившее, но привычное и любимое дело.
Маленький, но тяжелый чемодан с патронами Алексей Алексеевич оставил в камере хранения на Ростовском вокзале, другой повез с собой в такси.