- Какое там мужество... Его не было и нет. У меня и сейчас дрожат колени... Просто не могла иначе... А Хлебников успел порадовать меня пригрозил лишить звания кандидата.
- Лишать нужно тех, кто упорствует в своих заблуждениях, - попытался ободрить ее Брянцев.
- Основания у него для этого есть, Алексей Алексеевич. Знаете, в чем ужас? Я избрала неверный метод. Слишком искусственны условия в озоновой камере, а мы слепо верили ей, попавшись на удочку "непогрешимости" западной науки. Получается иногда, что плохо защищенные резины в озоновой камере дают хороший результат, а хорошие, такие, как ваша, - плохой. Вы понимаете теперь, чего стоит вся моя диссертация? Коммивояжер западных фирм...
Снова шли молча. Потрясенный глубиной человеческого страдания, Брянцев все же вспомнил, что его ждет Елена и безмерно волнуется за исход сегодняшнего разбирательства. Он сказал Чалышевой, что торопится, так как вечером уезжает в Ярославль, и объяснил, для чего.
- Переходите к нам на завод, - предложил он Чалышевой, чтобы как-то смягчить свой не совсем деликатный уход. - Я уже просил вас об этом. Повторяю свое приглашение.
- Вы знаете, что произошло? - монотонно произнесла Чалышева. - Я рухнула. Рухнула в своих глазах... Я считала себя непререкаемым авторитетом в области антистарителей, легко решала судьбы предложений и изобретений, в том числе таких, как ваше, и вот оказалось, что я ничего не стою, что все мои технические выводы и заключения зиждутся на неверной основе. Сегодня меня не стало. Я была, и меня нет...
- Ксения Федотовна, вы не рухнули, вы поднялись! - горячо возразил Брянцев, пытаясь помочь Чалышевой отделаться от навязчивых мыслей. - Отказ от заблуждений - больший подвиг, чем открытие истины!
- Успокаиваете? И на том спасибо... - Она грустно улыбнулась.
Брянцев попрощался с Чалышевой и, движимый вспышкой признательности, поцеловал ей руку.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
И вокзал, и привокзальная площадь, и улица, берущая отсюда свое начало, - все было новым, большим, красивым, и Брянцеву показалось, что в Ярославле он никогда не был. Только выйдя из троллейбуса на площади Волкова, он узнал город. Здесь многое оставалось нетронутым с тех пор, как он уехал в Сибирск: и здания гостиниц, и любопытный по своей архитектуре театр имени Волкова, выдержанный в стиле модной для начала века модернизированной московской классики.
С гостиницей ему повезло. Вчера закончилось какое-то межобластное совещание, и свободных номеров было много.
Наспех побрившись, Брянцев вышел на улицу, подошел к газетному киоску. Но газету так и не купил. Его внимание привлек стенд шинного завода с фотографиями новых шин, новых цехов.
Да, изменился завод за тринадцать лет. Непостижимо быстро бежит время! Двадцать три года прошло с той поры, как, окончив школу, он появился в Ярославле и поступил в сборочный цех ЯШЗ.
Ох и хлебнул он тогда горя! Работа не клеилась, он никак не мог научиться, казалось бы, нехитрому делу надевать браслет на барабан по центру - обязательно перепускал, и потом приходилось возвращать его обратно. Но с первым браслетом было еще не так трудно, он сравнительно легко перемещался по металлическому барабану. А вот с остальными мучился. Браслет слипался с браслетом, образовывались складки, которые потом никак не удавалось расправить. Его учитель Семен Гаврилович, старый, опытный сборщик, отличавшийся завидным педагогическим терпением, и то не выдерживал. Даже грозился отправить в отдел кадров, чтобы дали работу попроще. "Чего ты к сборке прилип? Почему в грузчики не подашься? - не раз говорил Гаврилыч. Силища у тебя - как у молодого медведя, а сноровки никакой. - И снисходил: Ладно, еще раз покажу".
"А может, Гаврилыч тупой, как дуб, научить не умеет", - ухватился было Лешка за спасительную мысль, и несколько дней она поддерживала душевные силы. Но Семену Гавриловичу дали второго ученика, и по виду щупленького, и с лица глупенького, и будто на смех названного родителями Антеем, а дело у него через неделю пошло. Лешка чуть не плакал от стыда и зависти, чувств ему незнакомых, - не приходилось до сих пор ни себя стыдиться, ни другим завидовать.
Он ходил по цехам, присматривал на всякий случай другую работу. Можно было устроиться в резиносмесилке, в вулканизационном отделении. Но отступать не хотелось. Самолюбие, только самолюбие удерживало его в этом цехе, заставляло терпеть и ругань Семена Гавриловича, и насмешки Антея.
"Доходяга, - зло думал Лешка. - Я же тебя одним ударом с ног сшибу". А доходяга собирал покрышку за покрышкой, посвистывал да отпускал шуточки: "Велика фигура, да дура", "Балбеса учить - что мертвого лечить".
Как удалось ухватить правильный прием надевания браслета, Лешка понять не мог. Получилось так же, как с плаваньем. Барахтался, барахтался, наглотался воды столько, что живот раздулся, как барабан, и неожиданно поплыл уверенно и легко, словно всю жизнь плавал. И тоже понять не мог, как это получилось и как можно не уметь плавать. Но с того дня все пошло по нарастающей. Антей норму еще не выполнял, а Лешка уже дотянул до нее. Семен Гаврилович глазам своим не верил. Он всегда кичился тем, что видит птицу по полету, что определяет возможности ученика по первому дню работы, и вдруг из парнишки, которого он всем аттестовал как пентюха, вышел настоящий сборщик. Несколько раз Семен Гаврилович подсматривал из-за угла, не плутует ли Лешка, не шпарит ли без оглядки, не обращая внимания на дефекты. Шел и на крайнюю меру: брал собранную им покрышку и беспощадно разрезал в нескольких местах. Однако обнаружить погрешностей не мог.
Брянцев так ушел в воспоминания, что не заметил, как опустел вагон трамвая. Только когда на конечной остановке пассажиры снова заполнили вагон, выскочил из него и направился к зданию заводоуправления.
Честноков не поднялся навстречу гостю. Взглянул на него исподлобья и холодно спросил:
- Что, людей переманивать явился?
- Нет, я с мирными намерениями, с челобитной. Пришел, как говорят в Сибири, в правую ногу пасть.
- Почему в правую?
- Не знаю. Очевидно, левая считается дурной. Недаром же существует выражение: "С левой ноги встал".
Только теперь Честноков поднялся из-за стола. Среднего роста, плотный, с совсем небольшой сединой, хотя ему за пятьдесят. Лицо собранное, волевое, но очень живое.
- Вот полюбуйтесь на коллегу, - обратился он к человеку, утонувшему в кресле перед столом. - Это Брянцев, знаменитый нарушитель спокойствия. Послал ему пять рабочих в помощь налаживать производство шин со съемным протектором, так он двоих переманил, и самых лучших. Что вы на это скажете? С виду такой приятный, выглядит вполне джентльменом, прямо положительный герой. А на ходу подметки срезает. Знакомьтесь.
Брянцев подошел к человеку в кресле, тот подал ему маленькую, но удивительно сильную руку.
- Парнес, - отрекомендовался коротко и повернулся к Честнокову: - Я двинусь, пожалуй.
Нагнувшись, он взял лежащие между креслом и столом костыли, с трудом встал и пошел к двери, умело перебрасывая груз своего тела с одного костыля на другой.
- Ты смени гнев на милость, - сказал Брянцев. - Я ведь на тебя работаю. Твои шины со съемным протектором хлопот мне доставили немало.
- Не на меня, а на народное хозяйство, - сухо поправил его Честноков. Ну, выкладывай свою челобитную. Выпутался с антистарителем?
- Еще нет.
- Приехал и меня запутывать?
- Но это же не для себя, а для народного хозяйства.
- Не знаю, - отрезал Честноков, но все же позвонил секретарше и попросил вызвать начальника центральной лаборатории Кузина. Потом обратился к Брянцеву: - С этим одержимым знаком? Парнесом? У него невероятно заманчивая идея - делать каркас не из кордного полотна, а из одиночной кордной нити, наматывая ее, как на катушку. Решение задачи сулит колоссальное сокращение трудовых затрат и увеличение стойкости покрышек. Сам понимаешь: устраняем влияние индивидуальных качеств сборщика. Кстати, как ты к одержимым относишься?
- Побольше было бы одержимых, ближе было бы к коммунизму.