- Ваш мучитель, директор сибирского шинного.
- Брянцев, - отрекомендовался он.
Не ожидая расспросов, шоферы стали показывать шины и делать свои заключения. Вот эти хорошо ходят и много пройдут - один миллиметр износа на пять тысяч километров. Значит, наверняка вдвое превысят гарантийный срок. А вот эти (Брянцев сразу узнал шины без антистарителя по трещинам на боковинах, по выкрошившимся шашкам на протекторе) и до гарантийного не дотянут.
И те и другие шины Целин выдерживал на крыше два года, и разница между ними видна была на глаз. Настроение у него сразу улучшилось, он тепло взглянул на Елену, но она ответила холодно-спокойным, безразличным взглядом. "Вот и пойми: деланный это взгляд или отражает состояние", - подумал Алексей Алексеевич, и на душе у него снова стало тускло. Он еще немного потолковал с шоферами, попросил их не превышать заданной скорости.
- По коням! - скомандовала Елена.
Водители разошлись по машинам. Заворчали моторы, "Волги" одна за другой стали выезжать за ворота. Когда последняя машина проходила мимо Елены, она остановила ее, села и уехала.
"Что ж, поезжай, прокатись", - с глухой досадой подумал Брянцев и тотчас увидел профессора Дубровина. Тот шел к нему, приветливо улыбаясь. В белом чесучовом костюме, в берете, который совершенно не шел к его круглому, доброму и простоватому лицу с глазами слегка навыкате. Он почему-то напомнил Брянцеву марсельского докера с обложки "Огонька".
Как ни был расстроен Брянцев внезапным отъездом Елены, который не знал, как истолковать, - то ли вызов, то ли бегство, - он обрадовался встрече с Дубровиным.
- Спасибо за все. - Брянцев крепко пожал ему руку.
- Главное в том, что истина побеждает, Алексей Алексеевич, - радостно проговорил Дубровин. - До окончательного разгрома противника еще далеко, но финал сражения ясен. Очень интересно, какие контрмеры будет предпринимать мой уважаемый коллега Хлебников.
- Неужели станет артачиться?
- А вы как полагали? Сдастся? Такого с ним не бывало. Что-то придумает. К тому же под ним закачалось директорское кресло, и он может предпринять самые отчаянные шаги. В подобной ситуации люди способны и на безрассудство.
- Ну что он может придумать? - Брянцев повел плечом.
- О, в таких случаях проявляют дьявольскую изобретательность! Положение у него конфузное, мягко говоря. Не найти самим ничего, ряд лет отвергать найденное другими и по существу оставить всю резину беззащитной... Подсчитать только, какие убытки по недомыслию нанесены стране! И знаете, очень может быть, что именно теперь его институт приложит все силы, чтобы найти антистаритель, который будет лучше вашего.
- Я только обрадуюсь этому. - Брянцев улыбнулся. - Значит, наш институт явится побудителем серьезных научных поисков. Тоже заслуга немалая.
- Вы можете так рассуждать, - благожелательно рассматривая Брянцева, сказал Дубровин. - А они думают иначе. Какие-то доморощенные гении заполнили пробел, который должен был заполнить такой солидный институт. Очень важно для самого Хлебникова, как он себя поведет. Научные заблуждения прощаются у кого их не бывает, а вот этические ошибки - это совсем другое дело. Ничего, вскоре выяснится, что он за человек, что ему дороже - самолюбие или истина.
Директор и ученый стояли посреди огромного двора автобазы. Их обоих привела сюда одна и та же причина: страсть к новому. Оба они могли заниматься своими делами, не трогаясь с места, получая сообщения о ходе испытаний по телефону, и оба предпочли посмотреть на все своими глазами.
Они симпатизировали друг другу после того грозного дня на комитете, когда старый ученый вступился за смелого директора, решившегося на производственный риск. И когда Дубровин предложил Брянцеву поехать в город позавтракать, тот охотно согласился.
В ресторане пусто, прохладно и по-домашнему уютно. Живые цветы на окнах, на столах, по-южному радушные официантки.
- Вы когда-нибудь пробовали осмыслить значимость института? - спросил Дубровин.
- Нашего или вашего? - не понял Брянцев.
- Вашего, вашего! Я о нем немало думал. И наткнулся на новые философские категории. Да, да! Родилось среднее звено между практикой и отвлеченной наукой. И к тому же - звено двойного действия. Оно может и поставлять материал высокой науке, и делать достижения высокой науки практически полезными. Но не в этом новизна. Вот второй вывод для меня самого был неожиданным: принципиальное различие между трудом платным и бесплатным.
- К этому выводу я давно пришел, - сказал Брянцев. - Платный исследовательский труд может быть и честным, и нечестным, и замедленным, и форсированным. Бесплатный труд всегда честен и форсирован. Не найти, пожалуй, человека, который бесплатно делал бы бесполезную работу и тянул ее как можно дольше.
- Именно, именно, - обрадовавшись, что нашел единомышленника, подтвердил Дубровин. - За плату, да еще за высокую, можно заниматься бесполезным делом и не спешить с ним расстаться. Даже гальванизировать, когда оно умирает. Чем больше затрачиваешь времени - тем больше денег. Вот в чем причина того, что многие дельцы от науки годами толкут воду в ступе. Толкут и толкут, а денежки плывут и плывут... И совесть, если она и была, так ее все меньше и меньше становится. И знаете, в чем беда? Обрушиваются на такого редко. Крупный ученый не нападет из великодушия, либерализма или просто брезгливости. А ученому пожиже страшновато - и его могут зацепить. Вот и получается что-то вроде заговора молчания или круговой поруки.
- Но нельзя же от всех требовать быстрой отдачи, - возразил Брянцев. Не помню, кто из академиков говорил, что одно крупное открытие ученого оправдывает существование всей Академии наук.
- Оправдывает и с лихвой, - согласился Дубровин. - Но нельзя же всем остальным прятаться за спину этого одного. А у нас как получается? Стоит взять какого-нибудь захудаленького кандидата в проработку, как он мигом ощетинивается: "Мы, ученые, создали спутник, мы создали космические корабли!" Пристраивается к первой шеренге. Между прочим, я убедился, что так же с поэтами. Великое слово "поэт". Но когда какой-нибудь Кукарейкин, издавший книжечку стихов толщиной в ноль целых пять десятых миллиметра, становится в позу и тоже кричит: "Не замай, я поэт!"... - Дубровин сделал величественный жест рукой и чуть было не выбил поднос из рук официантки, принесшей еду.
Он с вожделением посмотрел на щедрый украинский салат из помидоров, сдобренный чесноком и подсолнечным маслом, на мозаичный излом холодца. Разлил по бокалам пенящееся пиво и сказал:
- В командировке позволяю себе все, что не позволено дома. Даже папиросу после еды. Вечерком по рюмашке выпьем?
- Выпьем, - охотно согласился Брянцев, хотя не знал, как у него сложится вечер. Может быть, ему все же удастся побыть наедине с Еленкой.
- Знаете, Алексей Алексеевич, в провинции нет посредственных ресторанов. Либо очень плохие, либо очень хорошие. Этот очень хороший. Рекомендую!
- Спасибо за совет. Но завтра я улетаю...
- Я о вашем институте все читаю, - возвратился Дубровин к прерванному разговору. - Даже вашу газету "Сибирский шинник". Хотел сам в печати выступить, поделиться своими мыслями. Но... суждены нам благие порывы... Меня не на шутку заинтересовала эта новая форма организации творчества трудящихся. Только фарисеи могут утверждать, будто творчество рабочих организовано не хуже, чем их труд. Теперь уже неоспоримо, что значительно больший экономический эффект получается тогда, когда рабочий не просто выполняет обычные функции на своем рабочем месте, но и творит. Не возражаете, надеюсь?
- Нет. Но я отдаю себе полный отчет в том, что выводы, которые делают рабочие, имеют все же эмпирический характер, а вот инженеры и особенно ученые делают главным образом теоретические обобщения. До такой штуки, как вулканизация шин методом радиации, рабочий сейчас едва ли додумается, а если бы и додумался, то подобные эксперименты ему не по плечу.