- И слава богу. Оставьте это нам! - рассмеялся Дубровин. - А вы помните, академик Семенов говорил, что недалеко то время, когда общественный сектор науки будет определять ее развитие не в меньшей степени, чем государственные институты и лаборатории?
Брянцев признался Дубровину, что приуныл немного, узнав об обнадеживающих результатах радиационных шин. Это могло снять вопрос старения резины, значит, вся возня вокруг антистарителя оказалась бы ни к чему.
Профессор дружески похлопал его по плечу.
- Массовое облучение шин - дело будущего, правда, я полагаю, не такого уж далекого. А ваш препарат - это день сегодняшний. В общем, я бы сказал так: наука с большой буквы работает в основном с дальним прицелом, а заводская - с ближним. И учтите: пулеметный обстрел прочесывает чащу лучше, чем дальнобойная артиллерия. Не горюйте. Нам с вами забот хватит вот так, по самые ноздри.
Алексей Алексеевич взглянул на часы. Не терпелось посмотреть журналы, куда регулярно заносились данные по каждой шине.
Уже когда подъезжали к автобазе, Дубровин спросил его:
- Вы не обратили внимания на нашу единственную в группе женщину?
- На Ракитину? Обратил... Очень милая особа.
- Милая? Обворожительная! А человек какой, знали бы вы! Эх, где мои хотя бы пятьдесят пять... - Дубровин вздохнул. - И, представьте себе, одинока. Какие дубы мужчины! Идиоты дремучие!
Не скрывая улыбки, Брянцев с любопытством смотрел на Дубровина. "Ишь разошелся. Так вас, Алексей Алексеевич, по мордам. И справа и слева".
Вечер получился совсем не такой, как хотелось Брянцеву. Когда он зашел к Елене, Дубровин уже был у нее. Потешный старик, не снявший даже в комнате берета по той простой причине, что скрывал лысину, оживленно рассказывал какую-то веселенькую историю своих студенческих лет.
Он оказался неисчерпаемым. Не обращая никакого внимания на Брянцева, который курил папиросу за папиросой, он продолжал без труда вытаскивать из кладовой памяти все новые и новые эпизоды. Рассказывал их по старинке, не торопясь к развязке, уснащая множеством необязательных, хотя и любопытных подробностей.
В другую пору и при другом настроении такая ситуация могла бы показаться Брянцеву забавной, а сейчас он бесился и с нетерпением ждал, когда Дубровин уйдет.
Только получилось все наоборот. Едва Елена вышла из комнаты, чтобы купить талон для разговора с сыном и матерью, Дубровин без обиняков сказал Брянцеву:
- Алексей Алексеевич, вы же воспитанный человек. У меня к Елене Евгеньевне самые высокие и самые платонические чувства, но мне хочется побыть с ней наедине. Задушевные беседы втроем не получаются. Будьте джентльменом, исчезните.
Брянцев поклонился и тотчас вышел, чтобы встретить Елену и договориться, как им отделаться от навязчивого собеседника. Но она не сочла это удобным. А поговорить? Что ж, придется в другой раз. У них все впереди...
Брянцева больно уязвила ее ирония, но он все же не оставил надежды поговорить с Еленой. Долго вышагивал перед гостиницей и каждый раз, когда проходил мимо окна, на котором красовался просвечиваемый огнем настольной лампы букет гладиолусов, слышал вдруг опротивевший ему голос человека, разрешавшего себе в силу почтенного возраста не считаться с некоторыми условностями. В конце концов он потерял терпение и ушел в общежитие на свое ложе пыток, попросив дежурную заказать ему такси на четыре утра.
В аэропорту, томимый предчувствием надвигающейся катастрофы и стараясь ее предотвратить, он понял, что так уезжать нельзя, что надо что-то сделать срочно, сейчас же. Позвонить? Но в кармане монетки не оказалось, и его никто не мог выручить. Когда же объявили посадку в самолет, он забежал на телеграф и написал на бланке первые пришедшие на ум слова: "Родная моя, сводит ума неопределенность встречи тчк Телеграфируй хоть что-нибудь тчк Очень люблю очень целую очень жду".
Пожилая телеграфистка, протягивая ему квитанцию, наставительно сказала:
- Закусывать поплотнее надо, дорогой, товарищ.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Дни, небогатые событиями, очень похожи один на другой. Трудно восстановить в памяти, чем отличалась минувшая среда от четверга, а пятница - от понедельника. Но этот день Брянцеву запомнился надолго. Он начался неожиданностями и неожиданностями закончился.
Первым в кабинете появился Целин с торжественно-загадочным выражением лица.
"Что-то новое принес. И очень интересное, - подумал Брянцев, делая вид, что углубился в бумаги. - Пусть сам начнет, а то привык, что одно его появление вызывает интерес".
Целин покружил по кабинету, приглядываясь к Брянцеву, - изучал настроение, ждал привычных вопросов: что нового, как дела? Но терпения у него хватило не больше, чем на три минуты.
- Собираюсь вас в одну авантюру втравить, - сказал он, усаживаясь в кресло.
- Еще из этой не выпутались.
- А как бы вы хотели? В творческом коллективе ступенчатости быть не может, - горячо возразил Целин. - По-вашему, значит, сначала нужно одну проблему решить, потом другую? А если проблем множество?
Брянцеву было не до проблем. Пошел девятый день, как он вернулся из Симферополя, а от Елены ни звука, и это безмерно угнетало его.
- Так что же - проблема или авантюра? - с полным безразличием осведомился он.
- Авантюрная проблема. Но со смыслом. И - вопреки многим установившимся представлениям.
- О, это уже интересно! - оживился Брянцев и отодвинул папку с бумагами. - Слушаю вас.
Однако Целин не торопился. Сердито посапывал, оглядывался по сторонам, словно проверяя, не подслушивает ли их кто, и начал говорить лишь тогда, когда увидел, что Брянцев теряет терпение.
- Я тут одну шину запустил на стендовые испытания. На принципиально новой основе.
- Без резины, что ли? - язвительно спросил Брянцев, раздраженный медлительностью Целина.
Целин сразу помрачнел.
- Ну, ну, - подбодрил его Брянцев. Однако Целину не очень хотелось раскрывать свои карты до завершения эксперимента, а теперь и подавно прошло всякое желание.
- Опять секретничаете? Дорого нам обошлись ваши секреты, Илья Михайлович! Ярославцы давно испытали бы ИРИС-1, если бы знали его состав.
Упреки в свой адрес Целин выслушивал не раз, это ему надоело.
- Хватит шпынять меня одним и тем же, если больше шпынять нечем! закричал он. - Стоит рассекретить - и заграница сразу уворует. Сами небось бесплатно ничего не дают.
- Но я же на заграницу не работаю, - съязвил Брянцев.
Целин будто и не услышал его слов.
- Мы с Кристичем втихую одну опытную шину изготовили, - уже миролюбиво сказал он. - Но состав держим от всех в секрете, пока не запатентуем. На стенд поставили. Сколько обычно на стенде шины держатся?
- Пять-шесть суток.
- А наша десять!
- Что-о?
- Десять! И еще не думает разрушаться.
- Ну, а зачем вам я?
- Нужны средства на дорожные испытания.
- Средства? Что ж, отпущу, - пообещал Брянцев. Новый эксперимент заинтересовал его. Он может сулить большие перспективы.
Почувствовав, что директор необычно податлив, Целин сказал, что давно разослал антистаритель на ряд заводов, чтобы всесторонне испытали, и просит дать ему командировку. Письма - письмами, а личные контакты гораздо действеннее.
Брянцев разрешил поехать, только спросил, как можно сделать это, когда испытывается новая шина.
- А кому известно, сколько она еще пробегает? - с безразличным видом, за которым с трудом пряталась гордость, бросил Целин. - На испытательной станции уже взвыли. Прозвали ее знаете как? "Чертовым колесом". У них ведь тоже свой план в штуках. Пора уже ставить третью, а эта все вертится и вертится.
Днем пришел Василий Афанасьевич, принес письмо от Елены, которое Брянцев уже не чаял получить.
Алексей Алексеевич разорвал конверт. Короткое письмо, но нежное и бодрое. Нежности он поверил, а в бодрости усомнился. В письмах Елена умела бодриться. Внизу трогательная приписка: "Прости, что испортила встречу. Сдали нервы. Они, оказывается, и у меня есть".
Брянцев долго шагал по кабинету. Столько раз представлял он себе разговор с женой, представлял со всеми подробностями, с вопросами и ответами, со слезами и утешениями, что ему казалось, будто этот разговор уже состоялся. И все же в те минуты, когда он думал о будущем объяснении, он внутренне холодел. А как она переживет разрыв, как воспримет потерю привилегий, которые дает ей положение жены директора? Чем будет жить? И не ляжет ли грех, который возьмет он на душу, тяжелым, несмываемым пятном, не омрачит ли счастья с Еленкой?