Дали мы Пастухову участок жита за мостом.
После Белоус докладывал: вышли они на поле в пять утра. Пастухов надел костюм в полоску, в кармашке — платок, а Пашкова даже накрутила кудри. То ли они ждали, что приедут их на кино фотографировать, то ли так — считали, что настала в сельском хозяйстве революция.
Примерялись они долго. Переоборудовали жатку, дополнительные звездочки ставили на валу мотовила и на валу транспортера. Еще чего-то там колдовали. Часов в шесть вечера Митька Чикунов обернул кепку назад козырьком, как пилот все равно, и они двинулись. Чикунов здесь? Присутствуешь? Дай сигнал, если что не будет соответствовать действительности. Дело-то было в прошлом году — могу и напутать. Запустил Чикунов пятую скорость — и пошло: трактор на каждой борозде скачет, лафетка скачет, и Чикунов на сиденье скачет, как мартышка. Кепка на голове вращается. Изо рта папироска вывалилась. Из кармана блокнот выскочил… Пастухов следом бежит, собирает. Прошел Чикунов загонку — остановился. Слез — белый, как мука, руки трясутся. На твердой земле качается. И еще чудо совершилось: во время хода у Чикунова сами собой развязались шнурки на ботинках. Как после разъяснил Белоус, это произошло от какой-то мелкой вибрации. Вот что получается, если брать на себя волю обходить утвержденную техническую инструкцию…
Гляжу — на губе у Чикунова кровь. Пока его трясло там, на тракторе, он себе язык чуть не напополам перекусил.
Сводили его к реке, ополоснули — снова лезет. Спасибо, подходит ко мне Белоус и докладывает: «Гляди-ка, Иван Степанович, какой валок у них получился. Такой валок подборщик не возьмет», И правда: стебли как-то чудно лежат, не вдоль, как обыкновенно, а поперек хода. Вот бы увидал председатель «Красного борца» товарищ Черемисов, что у нас творится, вот обсмеял бы нас где-нибудь на ответственном совещании. Тут, называйте меня хоть петроградом, хоть кем, а прекратил я эту порочную практику. Ну ладно. Еду утром из четвертой бригады. Белоус докладывает: «Наши-то лихачи всю ночь самовольничали: спустили давление на шинах трактора чуть не до одной атмосферы, подрессорили сиденье и в довершение всего утащили подушку сиденья с колхозного «газика». Таким путем они, значит, ликвидируют тряску. Еду в Евсюковку, где у них подпольная база, застаю их там всех. Пашкова спит, а эти двое возятся. Кроме того, Пастухов еще двух мужиков из четвертой бригады привлек, заморочил им голову.
Я обратился к Пастухову с предложением прекратить калечить колхозную технику. А ему как об стенку горох. Для него авторитетов не существует. Ему что Ленька, что я — одна цена. Не только своего родного председателя, но и отдельных районных руководителей позволяет себе высмеивать и наводить критику где не положено.
Вижу, пришло время не уговаривать, а убеждать. Накричал я на них. А Пашкова говорит: «Ругайте Пастухова: сам со вчерашнего утра полные сутки ничего не ест, не пьет и нас загонял — с ног сбились». Скинули они комбинезоны, стали расходиться. А Пастухов в комбинезоне пошел. Я немного отъехал, остановился за кусточками. Уже рассвело, серенько, и все видно. Гляжу, так и есть. Пастухов обратно крадется. Магнитом его к трактору тянет. Ничего человек не понял, ничему не научился. Я подошел, предлагаю спокойно: «Снимай рванье, поехали до дому». Он сел наземь, положил голову на руки и сидит: никуда, мол, не поеду. Гляжу, под комбинезоном у него ничего нету. «Где, — спрашиваю, — пиджак?» — «Нету пиджака. И брюк нету». — «Как нету?» — «Так нету. Отдал». — «Кому?» — «Ребятам из четвертой бригады». — > «Как отдал? Почему?» — «За то, что помогали. Не станут же они за так ночь работать».
Тут, надо признать, втравил он меня в дискуссию своим фанатизмом. «Ну ладно, — говорю, — ослабил ты шины, ликвидировал тряску. А шину на слабом давлении через час ходу у тебя сжует. Это ты учел? Трактор мне разуешь, где я тогда резину возьму», Молчит, «Второе положение: за сезон трактор нагоняет километраж примерно от Москвы до Новосибирска. Представляешь напряжение чувств тракториста, если с него требуют до самого Новосибирска вести агрегат ровно, как карандаш по линейке? А погони Пашкову быстрей, какое можно требовать от нее качество?» Опять молчит. «Ты что, спишь?» — «Нет». Он поднял голову. Гляжу, слезы текут. Крупные, как ягодины. Пригласил я его в машину. Сел без звука. «Третье, — говорю, — положение: узлы машины настроены на определенную скорость, и насильное изменение режима сразу дает конфуз. Пусти патефон вдвое быстрей — Шаляпин запоет бабой. Никакого удовольствия».
Пастухов сидит в машине, молчит по-прежнему и глядит, как сова. И вряд ли чует, что у него вытекают слезы.