Неожиданно выругавшись, Коул выпустил ее из своих сильных нежных рук и, отступив на шаг, взъерошил волосы. Ей не нужно было смотреть на него, чтобы понять, о чем он подумал. Потому что она думала о том же.
Это не должно произойти.
Ругая себя, она одернула ночную сорочку и поспешно скрестила руки на груди. Но, несмотря на образовавшуюся между ними дистанцию, продолжала ощущать бархатное тепло губ Коула и его легкое дыхание на своей коже. Черт, черт, черт. Она оказалась самой большой дурой за пределами Страны Дураков.
Коул отступил еще на шаг, прежде чем взглянул на нее. Она увидела его потемневшие, голодные глаза.
Я неисправима, простонала Лорен про себя, стараясь не смотреть на его голую грудь. Я снова допустила ошибку. И на этот раз громадную. Целовалась на своей кухне в полной темноте с этим мастером.
С другой стороны, пора бы уже отступить от своего зарока насчет мужчин, она же не собирается прожить оставшуюся жизнь монашкой. И нет ничего страшного в том, что ее потянуло к Коулу Трэвису. Зачем паниковать?
Завтра наступит еще один день ее воздержания. Двести двадцать четвертый, если говорить точно.
Лорен беспечно улыбнулась, пожала как ни в чем не бывало плечами и сказала:
— Это произошло случайно, под влиянием момента, я думаю. Ночь, луна и все такое…
В ответ он одарил ее ленивой улыбкой. Пламя в его глазах с каждой секундой разгоралось все сильнее, обжигая и ее.
— Мне следовало бы извиниться, — наконец произнес он. — Это моя вина.
Но он вовсе не был похож на раскаявшегося грешника. Ей даже захотелось помахать платком перед его разгоряченным лицом, чтобы остудить этот пыл. Господи, ни один мужчина еще не смотрел на нее так. Она решила, что надо держаться подальше от этого Коула Трэвиса, иначе ей несдобровать.
Лорен улыбнулась и шутливо замахала на него руками.
— Не надо каяться, — сказала она с наигранной легкостью. — Мы оба на миг потеряли рассудок.
— Только на миг? — спросил он со смешком.
Она пожала плечами, пытаясь скрыть дрожь, которая снова овладела ею от его слов.
— Так что оставлю вас наедине с колбасой, чтобы вы могли насладиться ночным ужином, — сказала она, спрыгнув со столешницы.
Коул отрешенно посмотрел на приготовленные им бутерброды, есть ему расхотелось. Другой голод, не имеющий ничего общего с колбасой, одолевал его.
— Извините, что я… напугал вас, — понуро ответил он. — Если вы будете запирать двери, я обещаю держать свои полуночные желания под контролем.
Ей пришла в голову безрассудная мысль сказать ему, что, если его полуночные желания будут иметь отношение к ней, пусть приходит. Но вместо этого она сказала ему «Спокойной ночи» и направилась к двери, спиной чувствуя его пылкий взгляд.
Поднимаясь по лестнице, Лорен ощутила усталость, буквально валившую ее с ног. Она была уничтожена, подхвачена волной желания и чуть не утонула в ней.
С наслаждением вытянувшись на прохладных простынях, она вспомнила о феях сна, которых придумала для Джима. И, выключив ночник, попросила этих фей послать ей сон о чем угодно, только не о Коуле Трэвисе — мастере на все руки.
Коул вбивал в доски один гвоздь за другим, устанавливая перегородку в амбаре. Он целиком ушел в работу.
Тук. Тук.
Чем больше он работает, тем лучше для него. Хотя было только восемь часов утра, Коул уже многое успел сделать. Пот струйками стекал по его спине. Он тыльной стороной ладони вытер взмокший лоб и, взяв следующий гвоздь, занес над ним молоток.
Тук. Тук. Тук.
После того, что случилось прошлой ночью, ему лучше подальше держаться от Лорен и заглушить мысли о ней работой. Он не в состоянии контролировать свое влечение к ней, а она как ни в чем не бывало крутится поблизости, беззаботная и ослепительная, словно только что сошла со страниц своего дурацкого каталога. Он нахмурился, Прибил еще одну поперечную доску и приготовил следующую.
Тук, тук, тук.
Ему было уже неважно, есть ли на ней одежда. И что с того, что сегодня она в защитного цвета шортах и футболке? Прошлой ночью она была всего лишь в клочке воздушной ткани, и воспоминание об этом сводило его с ума.
Что ему, черт возьми, было делать, когда она напала на него ночью на кухне и девяносто девять процентов ее нежной прохладной кожи было при этом обнажено. Взяв еще один гвоздь, он приготовился вбить его.