Тварь всё ещё глупо склабилась в жутком подобии улыбки. Оно и понятно — Буян только теперь разглядел, какие у неё здоровенные лапы. Они складывались в коленях почти так же, как и у кузнечи-
ка; суставы задирались высоко вверх. “На таких ножищах оно нас в два счета настигнет. И деться некуда. И ни копья, ни меча. И как это Твердислав мог нас в лес безоружными вывести?!”
Сейчас Буян уже не помнил, что на охоту за папридоем серьёзного оружия никто и никогда не брал.
“Молнию!” — Буяну показалось, что он слышит голос уже мертвого Стойко.
“Молнию!” — умолял Ставич, уже возле кромки зарослей.
Тварь наконец-то соблаговолила пошевелиться. Не обращая никакого внимания на впавшего в столбняк Буяна, неспешно потрусила следом за Ставичем, столь невежливо упёршим ее, твари, законную добычу. Длинная лапа неожиданно легко сграбастала Ставича за воротник грубой лесной куртки, и это наконец вывело Буяна из оцепенения.
Чувство было такое, словно он сам вытягивает из себя внутренности. Его трясло и корежило, не хватало воздуха, резкая боль полоснула по левому межреберью, Буян хватал ртом воздух, точно рыба, вытащенная на песок. Тугой комок огня сгустился перед глазами и, повинуясь его воле, распластался белой молнией, прянув в голову бестии, в то время . как та, деловито сбив с ног Ставича, методично свертывала ему голову, явно не собираясь удовольствоваться одним только Стойко.
Воздух вокруг чудовищной морды вспыхнул и застонал, точно от нестерпимой боли. Серая чешуя расплавилась, омывая вниз грязными каплями; проглянули отвратительно-розовые нутряные слои, перевитые бешено пульсирующими, чудовищно вздутыми жилами. Глаза лопнули и вытекли; нож Ставича, всё ещё торчащий из средней глазницы, раскалился добела, деревянная обкладка ручки вспыхнула. Тварь выпустила ещё живую, дергающуюся и трепыхающуюся добычу, развернулась и, пошатываясь, побрела прямо на Буяна, вытянув вперёд все четыре лапы со здоровенными когтями. Она была слепа — от глаз остались только заполненные кровью и искрошенным мясом провалы, но Буян знал, что чудовще видит его так же четко, как если бы имело все свои зыркалки целыми.
“Молнию бы надо, — проплыло где-то в дальней дали. Так далеко, что и не разберешь почти. — Все равно ж умирать, так хоть, быть может, тварь добью”. Ноги Буяна сделались вдруг предательски мягкими, совсем как та душистая ночь-трава, которой девчонки набивают себе подушки, уверяя, что она помогает отгонять дурные сны.
И только теперь он сообразил, что чудовище передвигается далеко не так быстро, легко и мягко, как вначале. Только теперь он заметил, что по серому панцирю обильно стекает кровь, что тварь шатается, что страшные когти ощутимо дрожат. У него был шанс!
И вместо того, чтобы ударить по бестии третьей, последней, гибельной и для себя и для неё молнией, Буян с неожиданной быстротой порскнул в заросли — только его и видели.
Оглушенный Ставич тяжело завозился, пытаясь подняться на ноги. Нестерпимо болела шея; в глазах метались травянисто-рдяные круги.
Подняться. Вытащить Стойко. Это неправда, что он мертв. Мало ли что Буяну с перепугу померещилось. Джейана выходит.
Он всё ещё повторял про себя “Джейана выходит”, все ещё дергал мёртвое тело Стойко, когда жуткие когти ударили сзади ему в шею, вонзились, раздирая плоть, и вышли наружу из-под кадыка.
Буян, без памяти мчавшийся куда глаза глядят, внезапно замер, точно оглушенный. Виски буравила боль, глаза горели, словно под веки насыпали полную пригоршню песка. Он своими ушами слышал последний, предсмертный хрип обливающегося кровью Ставича и мерзкий хруст пополам с чавканьем, что сопровождали отвратительную трапезу бестии. Ноги у Буяна подогнулись, и он без сил, где стоял, грохнулся прямо на землю. Хотелось сразу же, немедленно, покончить с собой. Пусть это даже и великий грех перед Духом, Дарителем Жизни. Только теперь до Буяна дошло, что друзей его нет в живых, что их не вернет теперь даже Джейана, ну а он сам превратился в отверженного, в изгоя, хуже самого мерзкого Ведуна, презреннее самого ничтожного могильного червя.
Потому что он струсил и бросил товарищей на гибель. Хотя мог бы спасти. И кто знает, вдруг Джейана нашла бы способ вытянуть Стойко?
Забыв обо всём, Буян завыл, мотая головой, точно дикий мах. Сейчас парню стало уже всё равно, слышит его кто-нибудь или нет. Даже хорошо, если услышат. Пусть приходят, вот он я, берите!.
Он ещё выл, вопил и бился головой о землю, когда за его спиной выросла серая бестия. Кровь в глазницах уже запеклась, и казалось, что в череп чудовища вделано три дивных самоцветных камня, какие иногда попадаются в добыче горных кланов. Тварь ослепла, но чуяла всё по-прежнему отлично. На окровавленной морде медленно двигалась громадных размеров челюсть. Зубы доканчивали пережёвывать добычу. На опущенных вдоль тела лапах мелко, словно в сладком предвкушении, подрагивали покрытые темно-алым стальные когти. Тварь стояла и, почти комично склонив уродливую башку набок, смотрела пустыми глазницами на корчащуюся двуногую сыть.