Всеволод встал, нечаянно дернув ногой, уронил кувшин: густое красное вино разлилось по белой скатерти...
* * *
Впервые узнали, каков есть Андрей Юрьевич в 1135 году, когда под Ждан-горой разгромили ростовцы и суздальцы во главе с сыном Юрия Долгорукого Ростиславом объединенное войско "новоградцев", "пъсковичей", и "со всею областию Новоградского". Исход битвы решила дружина двадцатичетырехлетнего Андрея, который - в золоченом шлеме, в блестящей пластинчатой броне - впереди своего конного войска врезался в ряды новгородцев, прорубился сквозь их - вышел им в тыл...
К концу пятидесятых годов Боголюбский уже хорошо известен, и не только потому, что получил во владение пригород Суздаля Владимир Залесский, а из-за того, что многие "суждальцы", воевавшие в войсках Юрия Долгорукого с 1149 года были очевидцами, а некоторые - участниками военных и дипломатических подвигов Андрея. "Старшая" и "младшая" дружины многократно наблюдали его поединки с врагами во время бесконечных междоусобий с Изяславом Мстиславичем и Всеволодом Владимировичем, с которыми Юрий Владимирович (Долгорукий) враждовал.
Андрей Боголюбский не терял голову во время азартного боя. Князь был и очень разумным политиком, трезвым и расчетливым соперником во время переговоров. Он удачно выступал в роли посредника между своим отцом и его противниками.
Андрей был опытным полководцем, авторитетным и грозным воеводой, его приказам подчинялись даже "дикие половцы". Он имел тесные связи с церковью. "Он был хорошо образованным, начитанным человеком, не лишенным оригинального литературного таланта".
Боголюбский был "суждальским" патриотом, а на Киев смотрел, как на временное место своей деятельности. В летописях мы встречаемся и с такими записями, когда Андрей уговаривает отца, просит "поити ны Суждалю..." И недовольный политикой отца и стремящийся к самостоятельности, не убедив Юрия Долгорукого "иде в свою волость Володимерю". Он не подчинился приказу отца, за что последним был обвинен в нарушении договорных обязательств и чуть ли не в клятвопреступлении.
В тот момент Андрей Юрьевич разделял мнение ростовских и суздальских бояр, относился враждебно к продолжению борьбы за Киев и стремился уйти в "Суждаль". Кончено, такой князь очень нравился местным - ростово-суздальским - боярам.
В 1145 году, летом, князь Андрей со своей свитой и домочадцами, духовником Николой и дружиной вышел из Вышгорода. Перед отъездом был тяжкий разговор с отцом. Юрий Владимирович терял верного союзника, талантливого полководца, превосходного дипломата и близкого советника.
В обозе отъезжающего князя было сокровище: икона "святое Богородици, юже принесоша с Пирогощею ис Царяграда" - будущий национальный и духовный символ Владимиро-Суздальской и Московской Руси - икона "Володимерской" божьей матери.
В четверг, в ночь на 15 мая 1157 года "представился благоверный князь Гюрьги Володимеричь в Кыеве..." В южной летописи дополнено: "...пив бо Гюрги в осменика у Петрила в тъ день на ночь разболеся, и бысть болести его 5 днии".
(Через 15 лет сын Юрия Глеб - великий киевский князь - повторил своего отца: тоже был отравлен!)
После смерти Юрия Владимировича стали прибывать на Северо-Восток остатки дружины его, близкие бояре, мужи; Андреевы родственники: его мачеха и младшие братья.
4 июня 1157 года представители "старейших" городов разорвали ряд с Юрием, а духовенство освободило их от присяги, от крестного целования, и Андрея Юрьевича избрали на стол Ростово-Суздальской земли.
В Владимирской летописи записано: "Ростовци и Суждальци здумаши вси, пояша Андрея сына его (то есть, Юрия Долгорукого) старшею и посадиша и в Ростове на отни столе, к Суждали, занеже бе любим всеми за премногую его добродетель, юже имяше преже к Богу, и ко всем сущим под ним".
Младших Юрьевичей удалили с собора, - а через пять лет Андрей "выгнаша" братьев за пределы Ростово-Суздальской земли.
Андрей превратился из незначительного мелкого князька "сподручника" своего отца в могущественного князя, владеющего третьей частью Древней Руси.
11
Третьяк, радостный, вёл коня под уздцы. "...Так я смогу из детских в мечники перейти, а потом и - в старшую дружину... Получу землю, имение - он даже своим дворянам дает, - потом женюсь... ух! - стану со временем боярином!"
В Боголюбове - крики, шум; суетились, бегали, седлали коней; наконец, потные, злые вооруженные воины стали выезжать из Владимирских ворот. Он тоже вышел...
Нужно было коня накормить, напоить - овса хоть полторбы купить... Пощупал кожаную мошну - "При себе... Эх, оружие и доспехи остались там - растащат, если Есей на углядит. Поторопился, полуротый, надо было спрятать!.." - но все равно не огорчился, снова на душе посветлело, запело. Хотелось с кем-то поговорить... Куда же идти? Вперед - по дороге - не поедешь: конь устал ("Добро хоть конь-то со мной!"), и завтра нужно - к князю... Да и кто его в Владимире ждет - еще в такой-то час! - товарищам по дружине не до того... Ни родни, ни близких - даже женщину не завел, как многие - всего себя отдавал службе и не зря! За усердие и правоту Бог помог ему...
Свернул направо - на тропу, которая виляла среди стеной стоящей, зеленя ржи. На правой руке теперь, на обрывистой стороне оврага, белел Боголюбов; слева полого поднималась пыльная дорога (только что по ней он шел) на Владимир; прямо на север - по ржи - бежала тропа, теряясь на взгорке. Она все равно доведет до жилья смердов-землепашцев... Хлеба высокие, по грудь; по ним волнами ходили ветра - Стрибожьи дети, - обдувая жарким сладко пахнущим полевым духом.
Огромное желтое солнце калило сквозь холщевую сорочку плечи, спину... Он остановился, ослабил ремень чересседельника, сунул ладонь под седло - все еще мокро от пота; разнуздал коня: вынул из желтозубой пасти обглоданные удила; зашагал по потрескавшейся тропе. Вгляделся под ноги - чернозем! Удивился, - он слышал, что в этих местах земля такая, но другое дело увидеть самому.