— Добрый вечер, — сказал Пеппи, — а ты кто?
— Это Боян, — покраснела Магдалина.
— Тот самый Боян, — уточнил Пеппи, — который торговец?
— Я действительно Боян, — сказал он, — но я не торговец.
— А у тебя есть гербарий с препарированными бабочками?
— Нет, — растерялся он.
— А у моего дяди в Сапаревой Бане есть. А все это, — ребенок развел руки, словно желая растаять, раствориться в необъятности этого дома, — оно твое?
— Наше… с твоей мамой — смутился он.
— Значит, не мое.
— Пеппи, перестань, — свободной рукой Магдалина его слегка шлепнула.
— Маму нужно слушаться, — назидательно ляпнул Боян. — И доесть свой суп. — Он поцеловал Магдалину и голодный поднялся в свою спальню.
Магдалина избегала говорить с Бояном о сыне, но он знал, что она по пять раз на дню звонит своим родителям, чтобы узнать, как он. Он предположил, что она соскучилась по ребенку и взяла его погостить на неделю-другую. Впервые он дал себе отчет в том, что она мать, что может любить еще кого-нибудь кроме него. Мальчишка был шумным и необузданным, как Корявый, находчивым и умным, как Магдалина, он появлялся из ниоткуда, всем интересовался, постоянно был в движении и все трогал, совсем как тот кретин Маринов. В его шумном присутствии Боян чувствовал себя, словно в окружении Корявого, Магдалины и Маринова одновременно. Словно они загнали его в угол маленькой непроветренной комнаты. Порой он ловил на себе его вкрадчивые взгляды — мальчишка втихую изучал его, как игрушку, которую страшно хотел заполучить, но не смел потрогать.
— Не мешай Бояну, — шепотом одергивала сына Магдалина. Она никогда еще не была такой красивой, такой самоотверженной, наверное, потому что сейчас ее красота раздвоилась, разделенная между ним и сыном.
— А Бояну все мешают? — в конце концов уточнил Пеппи, и тут же сам себе ответил: — Наверное, Бояну мешают плохие, но ведь я хороший, правда, мам?
Так прошел и май, растения в саду зацвели, трава на газоне ярко зеленела, и ему вдруг показалось, что Пеппи останется здесь навсегда. Мальчонка был милым и общительным, но эта мысль его ужаснула. Он испугался. Пеппи сидел у него на коленях, пачкал ему рубашки шоколадным кремом, вызывал его на дуэль на ивовых прутьях.
— Я вам не мешаю? — спрашивала Магдалина, сияя. Иногда он просто чувствовал ее счастье, невозможное до боли. — Ладно, оставляю своих мужчин наедине.
Это случилось в воскресный день, когда Прямой длинным сачком чистил бассейн от листьев. Припекало. Магдалина читала в плетеном кресле, широкополая шляпа скрывала ее улыбку. Боян решил размяться и включил газонокосилку. Он быстро устал и забросил это дело. В оглушившую всех тишину под этим палящим солнцем вдруг ворвался голос Пеппи:
— Мам, а кто мой папа? Корявый? Неизвестно почему он ткнул пальцем в Прямого, — или Боян?
Теперь наступившую тишину можно было резать ломтями. Он заметил сконфуженную ухмылку Прямого, потом — казалось, прошел целый час — услышал пение птиц. Боян поднялся в спальню, просмотрел газеты и, не спустившись к обеду, проспал до сумерек. К ужину он тоже не спустился вниз, терпеливо выждал, когда Магдалина уложит ребенка, и в доме утихнут все звуки. Она вошла к нему на цыпочках, не зажигая света. Он не мог видеть выражение ее лица, да его это и не интересовало.
— Боян… — только и сказала Магдалина.
— Все-таки мои дочери не живут с нами, — откликнулся он, — и не спрашивают, кто их мать, не так ли?
Она зашла в ванную комнату — свет из приоткрытой двери разрезал темноту, как нож. Магдалина плакала, склонившись над умывальником, почти касаясь подбородком его молочной поверхности. Ее плечи беззвучно вздрагивали, она казалась прекрасной и беззащитной, но его это не волновало. Точнее, волновало, но особым образом, такое же состояние он испытал в «Нью-Отани», подслушав разговор Фанчи с Тони Хури и уволив ее. Самое примитивное возбуждение.
Стоял темный безлунный вечер, звезды усыпали небосвод над Витошей. Он расслабился в этой прохладе и бездумности, погрузившись в собственную тишину. Усталость постепенно улетучивалась. Голова была абсолютно пустой, без единой мысли. Боян пожелал ужинать на террасе, и Магдалина накрывала плетеный столик со стеклянной столешницей.
— Все забываю тебе сказать… — спохватилась она вдруг.
Боян промолчал, так хорошо было просто сидеть и молча смотреть на нее, в темноте Магдалина казалась незнакомкой.
— Тебя уже неделю разыскивает какой-то человек. Ведет себя воспитанно, но ужасно настойчиво.
Он протянул руку и погладил ее по бедру. С тех пор, как она отправила сына обратно к родителям, Магдалина перебралась в бывшую спальню Марии. «Ты храпишь, и я не могу уснуть», — она унесла все свои ночные рубашки, туалетные принадлежности, привычки и запахи, сделав это так, словно ничего не произошло: «Я ведь все равно здесь, рядом». Это его задело и ожесточило, но следовало ей позволить хоть эту независимость, и он промолчал.