Наш автобус остывал у дороги. Лора ушла в туалет, я, не спрашивая, заказал ей водку. Она сделала глоток, ее глаза приобрели цвет черной вишни. Почувствовав, что ей нужно выговориться, я умолк. Она, поколебавшись, торопливо рассказала мне о том, что у нее двое детей, мальчик и девочка, которые сейчас остались у бабушки, живущей в провинции, что три месяца тому назад она окончательно рассталась с мужем. Он — специалист по компьютерам, раньше его ценили на работе, но после того как закрыли компьютерный завод в Правеце, остался без работы и запил.
— Я тоже пью… — попытался я его защитить.
— Вы пьете совсем не так, — перебила она.
— Я тоже давно без работы…
— У вас все иначе. А он полностью изменился, растекся, деградировал. Он себя разрушил, сломался окончательно и бесповоротно, — ненависть заставляла ее говорить быстро, горячечно, словно она опаздывала к чему-то важному в ее жизни.
— Неужели? — нужно было что-то сказать, чтобы она могла продолжить.
— От алкоголизма у него выпали зубы, — с Вероникиным отвращением сказала Лора, — мама продала наследственный кусок земли в Павликенах, я дала ему все эти выстраданные деньги, она выделила слово «выстраданные», на зубного врача, а он их пропил, заполонил весь дом пустыми бутылками, — она забарабанила пальцами по столу. — А как растить двоих детей?
— Да, тяжело, понимаю… — согласился я. — Но все же нужно было дать ему время, наверное, когда-то вы были счастливы?
— Никогда. Он всегда был сухарем, эгоистом, машиной, как его компьютеры… а сейчас превратился в животное.
— Может, он почувствовал себя никому не нужным, несчастным, — я заказал себе вторую рюмку водки, — для мужчин несправедливость, это как критические дни для женщин, душа постоянно кровоточит…
— Знаете, — она снова меня перебила, — а вы не похожи, о, совсем на него не похожи.
— Я тоже пью, правда, ненавижу компьютеры, — упорно повторил я, пытаясь ее остановить, остановить нас обоих.
— Да, но у вас все по-другому, в сущности, вы совсем другой… Вы ведь Мартин Сестримски.
Она взяла меня за руку и на мгновение ее задержала, словно нуждаясь в подтверждении и моля о помощи. Лора казалась такой привлекательной в гневе, почти красивой. Мне был знаком этот магнетический, действующий, как медленный яд, механизм, я даже описал его в одном из своих романов. Разочарованная в супруге жена, если она решит обзавестись любовником, обычно выбирает себе кого-нибудь с такими же недостатками, какие презирает и ненавидит в своем муже. Вот только в этом случае они ее умиляют, привлекают, даже восхищают, она принимает их как часть обаяния и неповторимости нового избранника, как выражение его уникального интеллекта и понимания свободы. Этот психологический атавизм действует безотказно, он в равной степени присущ обоим полам.
— Ведь так? — бессвязно спросила она.
— Что так? — уточнил я, хоть следовало промолчать.
— Не знаю…
Автобус высадил нас на конечной остановке, в городском парке. В закусочной на углу улицы, ведущей к пристани — в Созополе все улицы ведут к морю — пьянствовали загорелые рыбаки. Открытый амфитеатр, где проводилась «Аполлония»[48], работал как дискотека. За оградой из полупрозрачных щитов метались человеческие тени, город тонул во сне, но сон этот был и бодрствованием, город казался пустым и, в то же время, перенаселенным. Лора зябко поежилась и посмотрела на церковь в городском парке, маленькую, уютную. После того как грянула демократия, я крестился в этой церкви и крестил своих дочерей. Я взял свой и Лорин саквояж и молча двинулся за ней. Мы поднялись к почте и закружили неровными мощеными улочками, потом она резко остановилась, кивнула в сторону деревянного дома и сказала:
— Я всегда снимаю квартиру вот здесь.
— Да? — глупо спросил я.
Я мог подождать, пока она возьмет ключ у хозяйки, зайти с ней в комнату со столом, треснувшим зеркалом и двумя кроватями, застланными чужими воспоминаниями, и последовать за ней в забвение, в ее и мое отчаяние, в нашу предопределенность. Но я этого не сделал. Развернулся и ушел. Наказал сам себя. Я все отложил, не потому что Лора была для меня чем-то мелким и незначительным, а потому что я сам хотел стать для нее чем-то значимым, вырасти в ее глазах, заполнить собой проржавевшее зеркало в ее съемной квартире, дать ей время узнать меня. Я отложил на завтра. Себя и ее. Наше спасение.
48
«Аполлония», по древнегреческому названию города Созополь, — традиционный ежегодный международный фестиваль искусств, проводящийся в Созополе в сентябре.