— Даже так? — повторил он.
— Это не входит в мои обязанности, но я все пропылесосила, убрала у вас в спальне и в кабинете…
— Даже так? — талдычил он.
— До свидания, господин Тилев, — ее глаза набухли слезами.
— Прощайте, — многозначительно ответил он, и она поняла разницу между столь похожими словами.
Его пробила дрожь, в бассейне стало прохладно, ведь он торчал там совсем неподвижно, словно загипнотизированный. Полуденное марево издевалось, лгало, его зубы стучали, помпа очистительной системы слегка подернула водную гладь рябью. Был там и механизм для искусственных волн, но он не помнил, как его включить, к тому же искусственные волны могли его просто убить. В волнах созопольского пляжа он утонул бы красиво, их соленые объятия приласкали бы и убаюкали его, вернули бы к началу начал, к смыслу его рождения. Волны Созополя поддерживают тебя и защищают. Перед тем, как выбросить тебя на берег или поглотить, они выжидают, пока ты преисполнишься страха, позволяют тебе ужаснуться, дают возможность бороться и победить, и, если повезет, вернуться на берег. К себе самому. «Прошлый год в Созополе, — подумал он, — прошлый год в Созополе — мое последнее будущее». Он прижал правую руку к сердцу. Это был привычный масонский жест, которым он инстинктивно реагировал на любое зло и с которым свыкся, как гадалка с шепотом против сглазу. На этот раз не помогло.
Заплакал, как ребенок, как сильно пьяный человек…
Когда, наконец, они отпали друг от друга, и объятия их заполнились воздухом, удивленные, что ничего с ними не случилось, что им не стало плохо, и что странность их взаимности по-прежнему владела ими, цыганка уже исчезла в загазованном полумраке окружного шоссе.
— Зачем ты ее ударил? — спросила Магдалина.
— Я себя ударил, — ответил он.
— Да нет, ты меня ударил… прямо по глазам, прямо в душу, — отчужденно проронила Магдалина.
— Я ударил нас обоих, — ответил он.
Он помог ей одеть себя, доверился ее опытным рукам, затем подтянул собравшиеся у ее колен чулки, закрепил их подвязками, и Магдалина стала похожа на бабочку, красно-черную, ранимую и порочную. И на него снова нахлынуло желание.
— Твоя вторая кожа… — заметил он, когда она совсем оделась.
— Сколько ты ей дал?
— Сто долларов.
— Это нечестно, — заметила Магдалина, — тем пластмассовым куклам в «Шератоне» ты платишь по пятьсот, и без мордобоя. Эта, по крайней мере, накормит своих цыганят.
— Я с проститутками дела не имею, — ответил он.
— Врешь, — и замолчала. Потому что он и в самом деле врал. Она села к нему на переднее сидение, достала из сумочки шелковый носовой платок и вытерла кассетник, кондиционер и все, что он забрызгал своей жестокостью.
— Это твое, — виновато сказала Магдалина и выбросила платок в окно, — но не наше.
Теперь он вел машину безрассудно, даже азартно, чувствуя силу и покорность мощного мотора, обгоняя всех перед собой — торопился, будто в разгоняемой светом фар темноте его ждало что-то судьбоносное; мчался, сломя голову, не зная, куда и для чего.
— Ты везешь меня ко мне домой? — спросила Магдалина.
— Нет, — ответил он резко, в уверенности, что теперь просто не смог бы делить ее ни с кем: ни с ее квартирой в панельной многоэтажке в забытом богом квартале «Обеля», с балкона которой открывался вид на местную помойку, ни с Корявым.
— В таком случае, — сказала она — даже не…
— Что — «не»? — уточнил он.
— Даже не думай…
— Что именно? — дразнил он ее.
— Что можешь сегодня привезти меня к себе. Как бы это сказать… Я просто умру, если мне придется сегодня спать с Корявым, но все равно, к тебе я не поеду…
Боян промолчал.
— Твои дети, наверное, спят. Неужели ты меня не понимаешь?
Он снова ничего не ответил.
— Ведь Корявый поехал к тебе, в Бояну…
— Ты что, не видишь, мы едем в другую сторону — он резко протрезвел, казалось, виски улетучился из его крови.
— Тогда остановись. Я выйду…
Он обогнал одну машину, обошел вторую, встречные в ужасе сигналили ему фарами, и тут его осенила спасительная мысль. Он включил правый поворотник и съехал в канавку. Это была его, внутренняя катастрофа. Боян смахнул пот, слепящий глаза.
— Мы едем в Созополь, — сказал он. В тишине умолкшего сознания сунул руку в карман, достал и зажег сигару. — Нам больше некуда…
— Господи! — выдохнула она, не скрывая радости. И снова коснулась его затылка с той же душераздирающей нежностью, как тогда, на окружном шоссе, когда он чуть не задушил своим извержением цыганку.