Я всю жизнь провела между страницами книг.
При отсутствии человеческих отношений у меня сложились связи с бумажными героями. Я жила любовью и потерями через рассказы, складывающиеся в историю, и я опытна в ассоциациях в подростковом возрасте. Мой мир — одна плетеная паутина слов, натягивающая конечность к конечности, кость к сухожилию, мысли к образам. Я существо, состоящее из писем, персонаж, созданный предложениями, плод воображения, сформированный за счет фантастики.
Они хотят уничтожить каждое упоминание о моей жизни, и я не могу допустить этого.
Я надеваю свою одежду и на цыпочках прохожу в спальню, только чтобы найти её покинутой. Адам ушел, хотя и сказал, что останется. Я не понимаю его, я не понимаю его действий, я не понимаю своего разочарования. Мне хочется ненавидеть свежесть моей кожи, чувство идеальной чистоты спустя столь долгое время; я не понимаю, почему до сих пор не посмотрела в зеркало, почему-то я боюсь того, что я там увижу; не уверена, что узнаю лицо в зеркале.
Я открываю шкаф.
Он переполнен платьями и туфлями, рубашками и брюками, и одеждой любого вида; цвета настолько яркие, что режет глаза; материал, о котором я только когда-то слышала, поэтому я даже опасаюсь трогать. Размеры идеально подходят.
Они ждали меня.
Дождь капает кирпичами прямо на мой череп.
От меня отказались, мною пренебрегли, меня презирали и забрали из дому. Меня пинали, толкали, испытывали, бросили в камеру. Я училась. Я голодала. Меня соблазнили дружбой, оставили предательством, оставили меня в этом кошмаре и ожидают, что я должна быть им благодарна. Мои родители. Мои учителя. Адам. Уорнер. Восстановление. Все они используют меня.
Они считают, что могут одевать меня, как куклу, и вертеть мною.
Но они неправы.
— Уорнер ждет тебя.
Я оборачиваюсь и отступаю от шкафа, хлопая дверцей; это отвлекает от паники, сжимающей мое сердце. Я успокаиваюсь, когда вижу стоящего в двери Адама. Его рот дергается, но он молчит. В конце концов, он делает шаг по направлению ко мне, пока не оказывается достаточно близко, чтобы коснуться.
Он протягивает руку мимо меня, чтобы вновь открыть дверь, скрывающую вещи, о существовании которых мне стыдно знать.
— Это все для тебя, — говорит он, не глядя на меня, его пальцы касаются подола платья насыщенного сливового цвета.
— У меня уже есть одежда. — Мои руки разглаживают морщины на моей грязной, рваной одежде.
Он наконец решает посмотреть на меня, но когда делает это, его брови сдвигаются, глаза мигают и замирают, губы раскрываются в удивлении. Мне интересно, отмыла ли я себе новое лицо, и я вспыхиваю, надеясь, что он не почувствует отвращение к тому, что видит. Я не понимаю, почему это мне не безразлично.
Он опускает глаза. Глубоко вздыхает.
— Я буду ждать снаружи.
Я смотрю на фиолетовое платье с отпечатками пальцев Адама. Я в течение мгновения изучаю содержимое шкафа, прежде чем отказываюсь от него. Я расчесываю мокрые волосы пальцами и выпрямляюсь.
Я не чья-то собственность.
И меня не волнует, как, по желанию Уорнера, я должна выглядеть.
Я выхожу из комнаты, и Адам на секунду задерживает на мне взгляд. Он потирает шею и молчит. Он трясет головой. Трогается с места. Он не прикасается ко мне, я не должна замечать это, но все-таки замечаю. Я понятия не имею, чего ожидать, я не знаю, на что моя жизнь будет походить в этом новом месте, и я чувствую тяжесть в животе после каждого изящного украшения, каждого дорогого приспособления, каждой ненужной картины, лепного украшения, осветительного прибора, цвета стен этого здания. Надеюсь, всё это вспыхнет пламенем.
Я следую за Адамом по длинному коридору к полностью стеклянному лифту. Он использует тот же ключ-карту, чтобы открыть дверь, и мы входим внутрь. Я даже не понимаю, что мы едем на лифте, преодолевая много этажей. Я понимаю, что, должно быть, устроила ужасный спектакль по приезду, и я почти счастлива.
Надеюсь, я разочарую Уорнера всеми возможными способами.
Столовая достаточно велика, чтобы накормить тысячи детей-сирот. Вместо этого, здесь стоит семь банкетных столов, покрытые синим шелком, хрустальные вазы с орхидеями и лилиями, стеклянные чаши с гардениями. Они очаровательны. Интересно, где они взяли цветы.
Наверно, они искусственные. Понятия не имею, как они могут быть настоящими. Я годами не видела живых цветов.
Уорнер располагается во главе центрального стола. Когда замечает Адама, он встает.
Встает вся комната.
Я практически сразу же осознаю, что по обе стороны от него есть свободные места; я не собиралась останавливаться, но я это делаю. Я быстро осматриваю присутствующих и не замечаю ни одной женщины.
Адам задевает крохотное местечко на моей спине кончиками трех пальцев, и я поражаюсь ощущениями. Я спешу вперед, и Уорнер прямо-таки сияет при виде меня. Он отодвигает стул слева от него и жестом указывает мне присесть. Я сажусь.
Я стараюсь не смотреть на Адама, когда тот садится напротив меня.
— Ты знаешь... в твоем шкафу есть одежда, дорогая.
Уорнер садится около меня; комната повторно садится и возобновляет непрекращающийся поток разговоров. Он почти полностью поворачивается в мою сторону, но, так или иначе, я осознаю присутствие одного-единственного человека, который сидит напротив меня. Я сосредотачиваюсь на пустой тарелке, стоящей в двух дюймах от моих пальцев. Складываю руки на коленях.
— И тебе больше не нужно надевать эти грязные теннисные туфли, — продолжает Уорнер, бросая еще один взгляд, перед тем как налить что-то в мой стакан. Похоже на воду.
Я так хочу пить, что могла бы осушить водопад.
Я ненавижу его улыбку.
Пока не улыбается, ненависть похожа на все остальное. Пока она не крутится вокруг тебя и не лжет губами и зубами, кажущимися слишком пассивными, чтобы нанести удар.
— Джульетта?
Я слишком быстро дышу. Сдавленный кашель застревает в горле.
Его стеклянные зеленые глаза смотрят на меня.
— Разве ты не голодна? — Слова слаще мёда. Его рука в перчатке касается моего запястья, и я чуть не вывихиваю её в своем поспешном стремлении отстраниться от него.
Я могу съесть каждого человека в этой комнате.
— Нет, спасибо.
Он облизывает губы, что затем превращается в улыбку.
— Не следует путать глупость с храбростью, дорогая. Я знаю, что ты ничего не ела последние несколько дней.
Что-то в моем терпении лопается.
— Я действительно лучше умру, чем буду есть вашу еду и слушать, как вы зовете меня « любимой», — говорю я ему.
Адам роняет вилку.
Уорнер бросает на него быстрый взгляд, а когда вновь смотрит в мою сторону, его взгляд ужесточается. Он смотрит на меня в течение нескольких бесконечно долгих секунд, после чего вытаскивает из кармана пиджака пистолет. И стреляет.
Вся комната кричит перестать.
Мое сердце — в горле, трепещет крылышками.
Я поворачиваю голову очень, очень медленно, следуя в направлении, которое указывает пушка Уорнера, только чтобы увидеть, что он снял какое-то мясо прямо с кости. Блюдо с едой, немного дымящейся, едой, упавшей меньше чем в футе от гостей. Он выстрелил не глядя. Он мог убить кого-нибудь.
Мне требуется очень много усилий, чтобы продолжать сидеть прямо.
Уорнер кидает ствол прямо мне в тарелку. Тишина дает ему пространство, из-за чего он гремит по всей Вселенной.
— Осторожно подбирай слова, Джульетта. Одно моё слово — и твоя жизнь здесь будет не так уж легка.
Я моргаю.
Адам толкает мне тарелку; силой своего взгляда, словно раскаленной кочергой, прожигает мою кожу. Я смотрю вверх, и он поднимает голову на маленький миллиметр.
Его глаза говорят « пожалуйста».
Я беру вилку.
Уорнер ничего не упускает. Он громко прочищает горло. Безрадостно смеется и нарезает мясо на своей тарелке.