Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая.
Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая.
Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая.
Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая.
Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая.
Мои веки открываются от ужаса.
Мое тело пропитывается холодным потом, мозг плавает в волнах незабываемой боли.
Взгляд различает черные круги, что постепенно исчезают в темноте. Я не знаю, как долго я спала.
Я понятия не имею, напугала ли сокамерника своими снами. Иногда я громко кричу.
Адам смотрит на меня.
Я тяжело дышу, но мне удается встать. Я тяну одеяла и укрываюсь ими, и только тогда понимаю, что отбираю у него единственный источник тепла. Такого со мной никогда не случалось; он может из-за меня замерзнуть. Я дрожу, а его тело не движется, его сильный силуэт выделяется на фоне темноты. Я понятия не имею, что сказать. Тут нечего говорить.
— Крики в этом месте никогда не замолкают, не так ли?
Крики - это только начало.
— Нет, — почти беззвучно отвечаю я.
Слабый румянец вспыхивает на моем лице, и я рада, что в помещении слишком темно, чтобы он это заметил. Он, наверное, слышал, как я кричала.
Иногда мне хотелось, чтобы мне никогда не нужно было спать. Иногда мне казалось, что если я буду очень, очень спокойной, если не буду двигаться совсем, то все изменится. Я думала, что, если заморожу себя, заморожу и свою боль. Иногда не двигалась часами. Я не сдвинусь и на дюйм.
Если время остановится, ничто не пойдет наперекосяк.
— Ты в порядке? — интересуется Адам.
Я изучаю его сжатые кулаки, удивленные брови, напряженную челюсть. Это тот же человек, укравший мою кровать и одеяло, тот же, что пришел вчера вечером. Такой самоуверенный и невнимательный пару часов тому назад; такой заботливый и тихий сейчас. Меня пугает, что это место может сломать его так быстро. Интересно, что он слышал, когда я спала.
Хотелось бы мне, чтобы я могла спасти его от ужаса.
Иногда раздаются крики и звуки пыток. Эта комната спрятана глубоко, в бетонной стене, которая толще, чем пол и потолок; они должны сдерживать крики. Если я слышу страдания, то они невыносимы. Я слышу эти звуки не каждую ночь. Каждую ночь я думаю, что могу быть следующей.
— Ты не сумасшедшая.
Мои глаза открываются. Его голова приподнята, глаза светятся злобой, которая окутывает нас. Он делает глубокий вдох.
— Я думал, что все здесь сумасшедшие, — продолжает он. — Я думал, что они запрут меня с психопатом.
Я вдыхаю от острой нехватки кислорода.
— Смешно. Я тоже так думала.
Одна.
Две.
Три секунды проходят.
Он улыбается так широко, так завораживающе, так искренне, будто гром проходит по моему телу. Что-то режет мне глаз и бьет по коленям. Я не видела улыбки в течение двухсот шестидесяти пяти дней.
Адам встает на ноги.
Я предлагаю ему одеяло.
Он берет его, только чтобы лучше окутать им меня, и вдруг что-то внутри меня сжимается.
Будто легкие связали вместе и насадили на вентиль, и я не двигаюсь целую вечность, пока он не заговаривает:
— Что-то не так?
Мои родители перестали дотрагиваться до меня с тех пор, как я научилась ползать.
Учителя давали мне индивидуальные задания, и я чувствовала себя чужой. У меня никогда не было друга. Я никогда не знала комфорта объятий матери. Я никогда не чувствовала нежность поцелуя отца. Я не сумасшедшая.
— Ничего.
Пять секунд.
— Можно сесть рядом?
Это будет замечательно.
— Нет. — Я снова смотрю на стены.
Он сжимает и разжимает челюсть. Его рука скользит по волосам, и я замечаю, что на нем нет рубашки. В комнате так темно, что я могу уловить только изгибы его силуэта в лунном свете, просачивающемся сквозь маленькое окно, но я смотрю на мускулы его рук, сжимающиеся с каждым его движением, и меня охватывает пламя. Огонь лижет мою кожу, и она трескается от жара, рвущегося из моего живота. Каждый дюйм его тела наполнен силой, он словно светится в темноте. За свои семнадцать лет я никогда не видела ничего подобного. За семнадцать лет я ни разу не разговаривала с мальчиком моего возраста. Потому что я монстр.
Я закрываю глаза.
Я слышу скрип его кровати, стон пружин, когда он садится. Я открываю глаза и изучаю пол.
— Тебе, наверное, холодно.
— Нет. — Глубокий вдох. — Мне почти горячо.
Я быстро встаю на ноги, и одеяло падает на пол.
— Ты болен? — Мои глаза сканируют его лицо на признаки жара, но я не отваживаюсь подойти. — Голова не кружится? Ничего не болит?
Я стараюсь вспомнить свои симптомы. Я не вставала с кровати целую неделю. Я могла только доползти до двери и упасть лицом в еду. Даже не знаю, как я выжила.
— Как тебя зовут?
Он задал этот вопрос уже три раза.
— Ты, наверное, болен. — Все, что я могу сказать.
— Я не болен. Мне просто жарко. Я обычно не сплю в одежде.
Бабочки в моем животе затягиваются огнем. Необъяснимое унижение обжигает мое тело. Я не знаю, куда смотреть.
Глубокий вдох.
— Я был резок вчера. Грубо обошелся с тобой, и мне жаль. Я не должен был так делать.
Я отваживаюсь встретиться с ним взглядом.
В полной темноте его глаза кобальтово-синие, синие, как расцветший синяк, чистые, глубокие и решительные. Его челюсть останавливается, и лицо становится заботливым. Он думал об этом всю ночь.
— Ладно.
— Итак, почему ты не хочешь сказать мне свое имя?
Он наклоняется вперед, и я замерзаю.
Я оттаиваю.
Я растаяла.
— Джульетта, — шепчу я. — Меня зовут Джульетта.
Его губы смягчаются в улыбке, от чего у меня ломит позвоночник. Он повторяет мое имя, будто это слово забавляет его. Развлекает его. Радует его.
За семнадцать лет никто не произносил моё имя вот так.
Глава 5
Я не знаю, когда это началось.
Я не знаю, почему это началось.
Я ничего ни о чем не знала, кроме крика.
Моя мать кричала, когда поняла, что не может долго прикасаться ко мне. Отец кричал, когда понял, что я сделала с мамой. Мои родители кричали, запирая меня в комнате, и говорили, что я должна быть благодарна. За еду. За их человеческое отношение к существу, которое, возможно, могло и не быть их ребенком. Они измеряли расстояние линейкой, и я должна была держаться от них как можно дальше.
Я разрушила их жизни, это то, что они сказали мне.
Я украла их счастье. Навсегда разрушила надежду моей матери снова иметь детей.
Я не понимала, что не оправдала их ожиданий. Я не могла видеть, что все разрушила.
Я так упорно пыталась исправить то, что разрушила. Я пыталась каждый день быть тем, кем они хотели. Я старалась все время быть лучше, но я никогда не знала как.
Я только знаю теперь, что ученые ошибаются.
Мир плоский.
Я знала, что была брошена, перейдя грань, и что меня было трудно содержать семнадцать лет. Семнадцать лет я с трудом пыталась подняться, но это почти невозможно, когда никто не готов подать тебе руку.
Когда никто не хочет рискнуть прикоснуться к тебе.
Сегодня идет снег.
Бетон ледяной и более жесткий, чем обычно, но мне больше нравятся холодные температуры по сравнению с душной влажностью летних дней. Лето, как медленная варка, доводит мир до кипения за одну секунду. Оно обещает миллион приятных моментов, а вместо этого несет в твой нос вонь и канализацию. Я ненавижу жару и липкий, потный, оставленный позади беспорядок. Я ненавижу апатичное и скучное солнце, слишком поглощенное мыслями о себе, чтобы понять, сколько времени мы теряем в его присутствии. Солнце высокомерно, оно всегда уходит, когда устает от нас.