Схватив первое белое пушистое полотенце, я коснулась его бедра.
— Приподнимись. Я постелю под тобой.
Он ухмыльнулся.
— Если ты беспокоишься, что плитка намокнет, то не волнуйся.
Я нахмурилась.
— Это для тебя. Ты мерзнешь. Твой организм уже и так достаточно натерпелся.
Он замер. Его глаза изучали мои, глубже, сильнее, чем кто-либо раньше.
— Кто ты? — он снова вздохнул. — Какого хрена тебя это волнует, мой дискомфорт или потеря крови?
— У тебя есть кто-то, кто о тебе позаботится? — Я ненавидела мысль о том, что рядом с ним была другая женщина.
Я ревную.
Он не прекращал на меня пялиться.
— Какое это имеет значение?
— Почему тебя так удивляет моя забота? Я не могу позволить тебе умереть.
— Любая другая девушка нажала бы на курок в тот же момент, когда пистолет оказался у нее в руках.
Я спросила:
— Если я не помогу тебе, кто это сделает? Ты живешь один. Те мужчины в лагере, кажется половина на твоей стороне, а половина нет. У тебя есть аптечка первой помощи, снабженная, сомневаюсь, что законными медикаментами, но ты удивляешься, что я готова тебя спасти от смерти. Я думаю главный вопрос — кто ты такой?
Расскажи мне.
Он не отвечал в течение минуты, снова приподняв бедра, чтобы я расправила под ним полотенце. Его боксеры были настолько натянутыми, что не скрывали слишком очевидные очертания его большого, но неэрегированного члена.
Его тон снизился до проклинающего шепота.
— Никто.
— Никто?
— Я никто. И никто бы мне не помог. В моем мире ты выживаешь или умираешь. Ты не полагаешься на других, ни в ком не уверен. Это самый первый урок для тебя. — Боль в его голосе врезалась вокруг моего сердца, сжимая его в тиски.
— Это не похоже на веселый урок. Кто тебя этому научил? — прошептала я, подтягивая его за плечи и усаживая, чтобы разместить под его туловищем еще одно полотенце.
Он повиновался, не отрывая от меня глаз.
— Я не знаю, почему потакаю тебе, но если ты хочешь знать, мой отец.
Отец.
— Лютик, не уходи далеко. Я всего на секунду.
Я улыбнулась моему отцу. Мой большой, сильный папа, который поддался моей просьбе и дал мне прозвище Лютик, после моего самого любимого фильма: Принцесса-невеста.
Солнце садилось, очерчивая его большое тело красно-оранжевым оттенком.
Краткое воспоминание потускнело. Голос отца был громким, как будто он буквально только что говорил, но я не могла вспомнить, как он выглядел, чем от него пахло, или даже был ли он до сих пор жив.
От тоски по дому и отчаяния в горле застрял комок слез.
Килл не заметил моего путешествия в прошлое: он зажмурился, когда новая волна боли пронзила его.
Заняв свои руки делом, я пробормотала:
— Что произошло? Почему твой отец давал тебе такие жестокие уроки?
Он замкнулся, теплота, показанная им, исчезла, когда он проворчал:
— Ничего не произошло. Не твое собачье дело.
Он набросился, обернув пальцы вокруг моего запястья.
Я замерла.
— Я никогда, бл*дь, не должен был упоминать его. Не задавай мне больше никаких вопросов, особенно о нем. Поняла?
Мое сердце застряло в горле, я кивнула. Его пальцы сжались, перекрыв кровообращение пока небольшое сердцебиение не завибрировало в моих руках, затем он отпустил.
Тяжело вздохнув, он задумчиво уставился в потолок.
Я опустилась рядом с ним на колени, испуганная, взволнованная, и больше всего сгорающая от любопытства. Не только я погружалась в воспоминания. Килл делал то же самое.
Медленно, я опустила руки в миску с теплой водой, отжав из фланели лишнюю влагу.
— Прости, — прошептала я, — Я не хотела тебя расстроить.
Я встряхнула ткань и прижала ее к запекшейся крови на его животе.
Его глаза вспыхнули теплом. Он посмотрел вверх, встретившись со мной взглядом.
— Ты странная девушка.
Девушка.
Не женщина.
Почему в этот момент мне правда захотелось, чтобы он думал обо мне, как о женщине?
Он видел меня голой. Он был под впечатлением. Не так ли?
Его внимание переключилось на промежность, где футболка не скрывала наготу. Он тихо застонал, прикрываясь болью, но что-то внутри отреагировало. Что-то первобытное.
Мой взгляд метнулся к его паху. Вялость уступила небольшой упругости, его бледное обескровленное тело делало попытку восстать южнее.