— У тебя осталась валюта?.. Нужно купить какие-нибудь итальянские сувениры для родителей…
И вот тут-то я роняю на пол свой стакан с недопитым оранжем.
Вся группа, обернувшись, смотрит в нашу сторону. Несколько секунд я сижу неподвижно, глядя на осколки стакана, залитые желтым соком. Потом резко встаю и выхожу из здания аэровокзала.
…Теплый итальянский ветер. Круглые серебристые тела самолетов. От моторов струится прозрачное марево. Синее итальянское небо томится итальянской тоской и негой. В жаркую духоту металла и бензина вплетаются какие-то новые ароматы, — может быть, это запах магнолии или мирты, а может быть, так пахнут листья олив. Где-то играет музыка… Вкрадчивый, мелодичный голос радиодиктора не объявляет, а почти напевает названия городов — Филадельфия, Аделаида, Рио-де-Жанейро, Коломбо… На взлетном поле суетятся в белых комбинезонах аэродромные рабочие — несут чемоданы, катят тележки, вытаскивают из брюха серебристого «боинга» какой-то разноцветный багаж.
Я заворачиваю за угол аэровокзала и вижу около ворот аэропорта трамвай. Обыкновенный, московский, желто-красный з рамвай в два вагона — мотор и прицеп.
…В Дамаске, в отеле «Омейяд», когда я, измучившись от своего нелепого бессилия изменить что-либо (а жить вместе в одной комнате было больше ну просто невозможно), сказал ей: «Ты уж перебиралась бы прямо к Нему в номер, чтобы не позорить себя. А заодно и меня» — и она очень зло ответила мне: «Ты сам себя позоришь», — я, дурак, ввязавшись в эту новую, предложенную ею «тему», спросил:
— Чем же?
— Своими дурацкими вопросами, которые ты задаешь на каждом шагу! Своим фотоаппаратом, который ты не выпускаешь из рук! Своим магнитофоном, который ты включаешь там, где делать это неприлично.
— Я приехал сюда работать, писать книгу!
— Так книги не пишут!
— Это он тебе сказал?
— Да, он!.. Еще в Софии он предупредил меня, что, если ты еще раз отделишься от всей группы и самостоятельно куда-нибудь поедешь, он вернет тебя обратно в Москву!
— И поэтому ты пустила его тогда к себе в номер?
— А что мне было делать? Два часа ночи, чужая страна…
— Это была не чужая страна, а Болгария! И я звал тебя тогда с собой…
— В твоих пьянках я никакого участия никогда не принимала и принимать не буду!
— Это были друзья, а не пьянка! Ты же прекрасно знаешь — Стоян и Тодор помогали мне работать в Болгарии в пятьдесят пятом году!
— Ты причину всегда найдешь…
— А если бы ты была со мной — это тоже называлось бы пьянкой?
— Я никогда не позволила бы себе за границей находиться в ресторане до двух часов ночи!
— Ну, ты же стопроцентная добродетель…
— В отличие от тебя!
— Где уж нам!
— Вот именно!
— Так что же он не вернул меня из Софии в Москву? Руки коротки были, а?
— Мне скажи спасибо. Он мне не хотел настроение портить.
— Хорошо ты устроилась. Муж покупает путевку, хахаль бережет настроение…
— Он мне не хахаль! Я выхожу за него замуж!
— Вот и живи у него в номере!
— Я сама знаю, где мне жить.
— Хочешь и рыбку съесть, и…
— Не хами!
— И это ты мне говоришь после того, как на глазах у всей группы ты две недели издевалась надо мной…
— Я не виновата, что встретила его за границей.
— Его счастье, что это за границей случилось…
— Все равно я бы от тебя ушла… Надоела мне твоя журналистика — полеты, перелеты, аэростаты, суетня, беготня… Я спокойно хочу пожить — без алмазов, без фейерверков, но зато и без ненужных волнений, без нервов. Пора уже.
— И что же он предлагает тебе?
— Ну что ж, желаю успеха. Смотри только не промахнись.
— Не беспокойся. Не промахнусь.
Вот такой разговор произошел в городе Дамаске, в отеле «Омейяд».
Рим. Шестнадцать тридцать по среднеевропейскому времени. Четырехмоторная «каравелла» с фирменным знаком «Эр Франс» — синий морской конек на фюзеляже — поднимается наконец со взлетной полосы аэропорта Западный Чиампино.
Этот синий конек-горбунок с хвостом моллюска и лошадиным копытом уже порядочно надоел мне. Куда ни посмотришь, чего ни возьмешь в руки — салфетку, тарелку, расписание, целлофановый чехол для авторучки, — надо всем замахнулся двуликий конек-горбунок (прямо сухопутно-морской кентавр какой-то, помесь лошади и рыбы) своим рекламным копытом.
Вообще-то говоря, у «Эр Франс» есть более симпатичный фирменный символ — голова жирафа, шея которого забинтована флагами всех стран, в столицы которых компания «Эр Франс» совершает рейсы. Но этим оригинальным знаком помечен только один, особый документ — твердый, чистый белый лист бумаги, на котором генеральный директор компании (Париж, 8, Рю Марбо, 2) персонально обращается к каждому пассажиру с просьбой сообщить свое мнение о полете по указанному адресу… Хитро придумано, не правда ли? Как-то сразу хочется совершить еще один рейс на самолете этой компании, генеральный директор которой так внимателен к каждому своему пассажиру. Реклама.