И, как бы услышав эту гневную тираду, водитель автобуса изящно и небрежно расплатился с барменом, игриво помахал рукой аккордеонистке и, выйдя из кафе, каким-то одним быстрым и ловким движением (как бросает себя в седло лихой джигит) распахнул дверцу своей кабины, вспрыгнул за руль и плавно тронул машину с места.
И когда автобус, не замешкавшись ни единой секунды, чтобы осторожно включиться в непрерывное уличное движение, почти мгновенно влился в общий поток автомобилей, Курганов вдруг засмеялся.
Он смотрел на красивый «модный» затылок сидящего впереди него через несколько рядов с его женой ответственного работника «Интуриста» и беззвучно хохотал.
И смех, короткими и сильными толчками вырывавшийся из его какого-то очень глубокого и потаенного естества, начал освобождать грудь, горло, руки, ноги, голову, ум и сердце Курганова от какой-то неестественной и навязчивой скованности, проникшей в его организм и состояние в самом начале этой поездки (кажется, еще в Афинах).
Если бы Курганова спросили: почему он смеется? — он, наверно, не смог бы ничего объяснить толком. Но где-то в подсознании у него совершенно определенно гнездилась ясная и четкая конструкция из мыслей и чувств, которая твердо убеждала его в том, что он понял сейчас что-то очень важное и ценное для себя. Он будто бы заглянул в свою жизнь на некоторое время вперед, словно посмотрел в будущее и увидел в нем то, что ему увидеть хотелось. И все это имело прямое отношение не только к нему самому, но и касалось других людей, так или иначе разделявших вместе с Кургановым общие жизненные интересы.
…В Праге опять была пересадка. Элегантная, всемирно известная своим синим коньком-горбунком авиационная компания «Эр Франс», взявшая на себя заботу о советских туристах еще в Бейруте, попрощалась наконец со своими пассажирами и преподнесла каждому на память сувенир — синий кожаный чемоданчик все с тем же коньком-горбунком. Командир четырехмоторной «каравеллы» месье Жерве и старшая стюардесса, сверхдлинноногая мадемуазель Катрин, пожелали всем благополучно завершить свой средиземноморский «вуаяж» во Внукове.
Теперь нужно было ждать свой, аэрофлотовский «ТУ», который, как выяснилось, уже опаздывал на три часа, но тем не менее еще сидел в Москве (как раз во Внукове), и совершенно неизвестно было, когда он собирается вылетать за своими пассажирами в Прагу.
Узнав об этом опоздании, Курганов вдруг неизвестно почему обрадовался и развеселился. Он вдруг почувствовал, как с плеч словно упали десятипудовые вериги. Все. Конец. Окончиласьпроклятая поездка, столько дней душившая Курганова его собственным, глупейшим положением. Очень сильно запоздавшее, его, кургановское, свадебное путешествие завершилось. Благополучно завершилось. Он, Курганов, выдержал характер. Он проявил выдержку. А у них все равно ничего не получится. Она же умная, она же очень скоро поймет, что он показушник.
Пассажиров, ожидающих рейса в Москву, пригласили в кинозал. Погас свет, и на экране замелькали кадры американской комедии из французской жизни — драки, поцелуи, дуэли, адюльтеры, погони… Курганов сидел один в последнем ряду. Едва он опустился в кресло, бессонная ночь, проведенная на ногах на улицах Парижа, «взяла» его за волосы и начала мотать голову из стороны в сторону. Перед глазами плыли неясные видения и картины — Большие бульвары, Нотр-Дам, Пале-Рояль, Сен-Жермен, «Пале д′Орсей», Валь-де-Грасс… Где все это происходит? На экране? Или ему уже снится сегодняшняя ночь?
Надо поспать. К Москве надо быть свежим — таможня, паспорта, чемоданы… Надо поспать. Вот так — откинуть назад голову, вытянуть ноги. Дышать спокойнее, глубже…
Олег открыл глаза. Позолоченный купол Исаакиевского храма и круглая колоннада купольного барабана заполняли окно. «Почему Исаакий? — подумал Курганов, закрывая глаза. — Разве может Исаакий быть в Париже?»
Где-то шумел океан. Протяжно завывал ветер. Огромныемассы воды ворочались с глухим ревом, переходящим в стон… Вода стекала с камней, струилась между скалами, пенилась, шипела… Где-то возникла морзянка. Красные точки прыгали друг над другом, превращались в круги, росли, увеличивались… «Так как же с Парижем? — подумал Курганов. — Где Париж и где Исаакий?.. Ведь не может, в конце-то концов, Исаакий действительно быть в Париже!»
Да нет, я же не в Париже, поморщился Курганов. Я в Ленинграде. Я заснул в «Астории», у себя в номере, в кресле перед окном… Но я же только сейчас был в Париже? И в Праге, в аэропорту… Нет, это мне снилось. Но разве может сниться то, что было на самом деле?.. Значит, я не все время спал. Значит, какое-то время я спал, а какое-то просто сидел с закрытыми глазами. Значит, что-то мне снилось, а что-то я просто вспоминал. Сидел здесь в кресле с закрытыми глазами и вспоминал… Но что было на самом деле, а что снилось?