— Ты мне угрожаешь?
Снова замешательство. Узнав его во второй раз, я поняла, во что оно превратилось, в уверенную эмоцию.
И ничего не сказала. Я опустила руки по бокам, избитая паддлом задница требовала ухода, которого не будет. Желала позволить ему держать меня и позаботиться обо мне, хотела встать на колени перед ним, потому что после этого все будет хорошо. Мне не пришлось бы брать на себя ответственность. Все вышло бы само по себе в виде насилия.
Послышался стук в дверь и голос за ней. Виллем.
— У ворот какой-то парень.
Не успел он закончить предложение, как я уже промчалась мимо Дикона, открыла дверь и пробежала мимо Виллема и мимо Дебби, собирающей созревшие апельсины во дворе, и дальше, через парадную дверь к подъездной дорожке. Я пересекла ее огромными скачками босиком по острой гальке и открыла калитку.
Эллиот ждал в своей машине.
Я дернула ручку двери.
— Разблокируй!
Клик.
Я бросилась на пассажирское сидение.
— Увези меня отсюда.
— Что?..
— Езжай!
Он сдал назад по подъездной дорожке — из-под колес небольшой машины полетела галька — и взял курс на Малхоллэнд. Я повернулась всем корпусом, чтобы посмотреть, не преследует ли нас кто-нибудь.
— Ты в порядке? — спросил он.
— В порядке. — На данный момент побережье выглядело чистым.
— Что случилось?
— Дикон думает, что ты меня изнасиловал.
— Что? — Машина Эллиота вильнула в сторону обочины.
— Да поезжай!
Он снова выехал на дорогу. Я еще раз повернулась, выискивая на трассе черный «Рендж Ровер».
— Ты сказала ему, что я тебя изнасиловал?
— Конечно нет. Он увидел... — Я вжалась в свое сиденье.
— Что происходит?
— Просто езжай. Пожалуйста.
— Куда мы едем?
— Сам мне скажи.
— Хорошо, — ответил он, словно принять решение было скорее облегчением, чем бременем.
Он свернул влево, затем вправо, затем проехал ряд поворотов, количество которых я бы никогда не запомнила, и направился к бассейну реки. Мы не разговаривали. У меня было слишком много того, с чего нужно было начать, чем закончить, что ему сказать и что скрыть.
ГЛАВА 25
Фиона
Эллиот остановился возле указателя на Уилшир, выровнял руль и переключил рычаг на режим парковки. Постучал пальцами по рычагу и сказал:
— Ты ерзаешь.
— Меня двадцать пять раз ударили паддлом.
Он посмотрел на меня.
— Тебя это возбуждает, — сказала я, и это не было вопросом.
— Мой член — последнее, о чем я думаю.
— Но он отреагировал.
Эллиот покинул машину, не сказав ни слова, и подошел к моей стороне. Открыл дверь. После того, как я вышла, закрыл ее и повел меня в небольшую кофейню.
Он прошептал, когда я проходила рядом:
— Все, что касается тебя, заставляет мое тело реагировать.
Я улыбнулась ему.
— Мне органический кофе. Без сахара.
Я села за один из столиков из тикового дерева с лакированной поверхностью, над которым с потолка свисали ведерки из хозяйственного магазина. Деревья бонсай стояли в центре каждого столика и вдоль бара, а корейские баллады о любви распевались достаточно громко, чтобы в них затерялись наши слова.
Эллиот поставил передо мной чашку и сел. Я вмешала витки пенки с рисунком, похожим на мрамор поверх черной жидкости.
— Спасибо, — поблагодарила я.
— Ты хочешь рассказать мне об Уоррене?
Я кивнула, прикусив верхнюю губу. Глаза наполнились слезами. Я не рассказывала об этом ни единой душе, поняв, что в ином случае все стало бы реальностью. Я не смотрела на Эллиота. Мои слова были обращены к закручивающемуся кусочку пенки в моем эспрессо.
— У ручья. Он причинил такую боль, что два дня спустя Дикон увидел ее последствия. Я сказала «нет». Сказала «смажь меня» чем-нибудь… понимаешь? Просто... было очень больно сидеть. Приходилось, потому что никто не поверил бы в изнасилование. Но это было больно. То, как он называл меня шлюхой, которой это нравилось. Потому что мне нравилось. Мне весьма часто нравилось именно так. Все было так плохо. Болело внутри. В душе. Я чувствовала, что меня разрывают. И он просто... было похоже, словно ему просто захотелось анала, а я оказалась там. Не скажу, что ему понравилось, что мне было больно. Ему просто было все равно. Я была невидимкой. Я умерла. Чувствовала себя мертвой.
Эллиот положил руки мне на предплечья и сжал их. Он не сказал ни слова.
Бремя было слишком велико. Плоская серая масса печали снова поглотила меня. Я должна была сломаться в тот день за забором. Должна была уйти в подпространство, подготовиться к выходу из больницы и выйти блестящей сильной новой женщиной. Но я сдержалась, и в этом кафе в корейском райончике я разваливалась, выпуская весь мусор и гниющие токсины, которые носила в себе. Мое унижение и боль пролились на старый асфальт к остальному мусору, который никто не убирал.