— Каждый пациент имеет значение.
— Молчал бы. Всех остальных устраивает то, как мы справляемся. Почему же ты бросаешься в это с головой?
— Я единственный, кто заботится?
— Каким образом? — Она скрестила ноги. Ждала, что я признаю все это. Френсис тратила время на администрацию. При правильных обстоятельствах она могла расколоть мужчину своей позой с расстояния в три метра.
— Не думаю, что это имеет значение, — сказал я.
Но это имело. Предательство имело значение. Я трижды отрицал Фиону, прежде чем ее захотел мой член. Френсис будет задавать мне вопросы, пока я позволю ей, а я продолжу повторять, что девушка была просто пациенткой, пока самые края моей души не притупятся в форме отречения.
— Скажи это, Чепмэн. Мне становится скучно.
— Я влюблен в нее. И не трать время на речь о контрпереносе.
Она наклонилась вперед.
— Я бы и не стала.
Френсис развернула экран своего компьютера. На веб-сайте журнала «Вы» была размещена фотография меня и Фионы, когда мы разговаривали за чашкой кофе в кофейне в корейском райончике. На фото я держал ее за руки и говорил, что все будет хорошо.
— Я просто хотела услышать, как ты признаешься, — сказала она. — Но того, что у нас здесь происходит, достаточно, чтобы лишить тебя лицензии. Я вижу, что ты хотел этого все время. Так что поздравляю.
— Ты должна разделить их.
— Или что? Ты собираешься рассказать всем? Пустить под откос доверие к тебе? Теперь ты просто недовольный бывший сотрудник. Я позволю тебе пойти в свой кабинет и собрать вещи, пока я проинформирую совет.
Она снова повернула экран компьютера и начала печатать. Я отступил к двери. Мне было что сказать, но терпения не хватало.
— Знаешь, — заговорила она, — когда я была в Лойоле, была определенная проблема изнасилования на свидании, о которой они не говорили. — Френсис смотрела на меня достаточно долго, а потом добавила: — Иезуиты, — а затем вернулась к экрану. — Большая игра в тайны. Как Опус Деи (прим. перев. — организация, персональная Прелатура Католической Церкви. Цель — помогать верующим обрести святость в повседневной жизни, занимаясь обычными делами, а частности — профессиональной деятельностью). Я о них. И мне даже не пришло в голову, что кто-то, с кем я ходила на свидание, не примет ответ «нет», если ему сопротивляться или укусить его. То есть, парень ведь мне нравился, правильно? Мы были в подвале моих родителей, и я пытаюсь объяснить две вещи. С одной стороны, мне нравился этот парень. С другой, он причинял мне боль. Даже в самом процессе я искала оправдания, например, «Он душит меня, поэтому я не могу сказать нет» или «Возможно, мне следовало говорить громче, когда он начинал, но я боялась, что родители услышат, потому что он не…» — Френсис перестала печатать, шмыгнула носом, прочистила горло. — Просто сделай это. Хорошо? Как-то я ошиблась. А когда на следующий день пошла в школьную клинику, знаешь, что мне сказали? — Она посмотрела в глаза, как будто ожидала ответа, но продолжила, прежде чем я смог произнести хоть слово. — Они сказали: «Ты справишься, Френсис. Но он восходящая звезда. Было бы несправедливо разрушать его жизнь из-за этого. Одного. Инцидента.»
Я позволил истории повиснуть на мгновение, побродить в тяжелом воздухе между нами.
— Мне жаль. — У меня был арсенал правильных слов, которые можно было бы озвучить в этой ситуации. Меня этому обучали. Но она знала мое оружие сострадания лучше меня самого.
Френсис снова прочистила горло и открыла ящик.
— Я всегда оставляю их на столе. — Она бросила связку ключей передо мной. — Любой может их забрать. Мне говорили, что однажды у меня будут из-за этого проблемы.
Она вернулась к своей работе. Это была ловушка? История, ключи, пантомима отводящих взглядов?
— Я рада, что ты любишь ее, — произнесла она. — Вам обоим это нужно. А теперь иди отсюда.
Должно быть, Френсис нажала кнопку или что-то, потому что дверь открылась позади меня. Берни, санитар, положил руку мне на плечо. Я тихо взял ключи и позволил себя увести, не поблагодарив ее.
У меня была всего пара коробок с вещами, которые мне удалось взять под надзором службы безопасности. Среди них ни одной папки с делами моих пациентов. Книги, дипломы, несколько безделушек.
Я остановился за пару километров от здания, еще находясь в тихом пустынном Палос Вердес, и глубоко вздохнул.
Что ж, было весело.
Потеря Фионы ассоциировалась у меня с громким шумом и какой-то физической болью. Я принимал ее. Осознание не помогло выкинуть из головы образ удара молота, сбрасывающего со скалы, ломающего кости, и позора — настолько всеобъемлющего, что его видно любому в радиусе квартала. Левое полушарие моего мозга знало, что если я потеряю все, то не перестану существовать. Но я ничего не мог себе представить после, и страх пришел из черной дыры, в которую меня бы затянуло.