— Вы имеете в виду, не думать о моем погибшем парне, верно? — слова сорвались с моих губ прежде, чем я осознала это.
— Нет. Конечно, нет.
— Джеймерсон! Доктор не это имела в виду, — мама нахмурилась, больше смущенная тем, что я возразила врачу.
Это было именно то, чего они хотели. Чтобы я забыла, что никогда больше не увижу его, не почувствую его губ, не услышу его смеха. Папа рассказал, что через несколько недель после аварии, пока я была в коме, они провели его похороны, и он был похоронен на семейном участке семьи Харрисов. Колтон как-то говорил мне, что ненавидит, что у его семьи уже есть участок на кладбище. Это его пугало. Он также ненавидел мысль о том, чтобы быть погребенным под землей. Заключенным. Он бы презирал то, что его там похоронили. Еще одна вещь, которую я должна забыть. Ярость, которую я никогда раньше не испытывала, взорвалась в моей груди. Раскаленные осколки разлетались на куски, рвались на части, пока все, что я видела, было красным, пугающим. Я закусила губу, пытаясь подавить нахлынувшие эмоции.
— Ты понимаешь, Джеймерсон? — доктор сжала свой планшет, склонив голову набок.
Я кивнула, не доверяя себе говорить.
Она приняла мой ответ и взглянула на моих родителей.
— Мистер и миссис Холлоуэй, я хотела бы поговорить с вами о том, чтобы найти для Джеймерсон кого-то, с кем можно поговорить, — она жестом пригласила их следовать за ней в коридор.
— Мы скоро вернемся, детка, — папа провел рукой по моей голове и поцеловал в макушку. Мама обняла меня, заставив вздрогнуть от боли. Затем они оба последовали за доктором.
Я сидела в комнате с розово-желтыми шариками и цветами, выглядя такой же милой девочкой, какой всегда была. Внутри я кричала и рыдала от агонии и ярости, желая разорвать каждую красивую открытку пополам, разбить вазы об стену и растоптать каждый шарик.
Внутри меня все было разрушено.
И наполнялось темнотой.
— Давай, Джейм. Еще пару шагов, — подбадривала меня медсестра Шелли. За эту неделю чувствительность в ногах вернулась. Вместе с болью.
Медсестры начали заниматься со мной каждый день, наращивая мышцы и гибкость. Агония захлестывала мои чувства, и меня даже несколько раз рвало, когда боль становилась невыносимой. Мышцы вдоль спины были постоянно напряжены, прожигая каждый нерв, словно его скручивали в огне. Все тело горело. Ныло. И сводило судорогой. К концу второй недели я снова встала на ноги. Едва. Но это все равно было быстрее, чем ожидала мой лечащий врач.
Костяшки моих пальцев побелели, когда я вцепилась в спинку инвалидного кресла. Договор был такой: я должна дойти до фонтанчика в конце коридора, выпить воды, а потом медсестра отвезет меня обратно. Истощение, боль и усилия, необходимые для того, чтобы пройти по коридору, угнетали. Еще совсем недавно я могла бы сделать сальто назад и даже не запыхаться.
Но я шла. И была жива.
— Еще немного.
— Шелли, ты это уже говорила несколько шагов назад, — прорычала я сквозь стиснутые зубы. Пот струйкой стекал по моей щеке. Обе мои ноги и руки дрожали от напряжения.
— И я буду повторять это до тех пор, пока ты не доберешься до фонтанчика с водой.
Я пристально посмотрела на нее.
Она улыбнулась, наслаждаясь тем, что мучает меня. Мне нравилась Шелли. Она была дерзкой и честной. Она не приукрашивала вещи, что было освежающе, но в тоже время она была заботливой, не становясь при этом навязчивой. Мои родители балансировали на грани удушения своим постоянным присутствием, чрезмерным энтузиазмом и приторно вдохновляющими призывами выздороветь.
Иногда мой отец превращался в тренера, готовящего меня к большому матчу, а мама изо всех сил старалась притвориться, что все в порядке, перебарщивая с позитивным мышлением. Она хотела нарисовать мне картину совершенства, словно настоящий маркетолог.
Я полностью понимала их мотивы, но просто хотела, чтобы все были честными, говорили, что они на самом деле чувствуют. В моей семье мы друг друга дразнили и любили, но так много оставалось невысказанным. Раньше это меня не беспокоило. Может быть, я раньше просто не замечала, как много мы скрывали.
— Держу пари, ты хочешь пить, — поддразнила Шелли, идя задом перед инвалидным креслом. Ее яркие медицинские штаны резали мне глаза. — Прохладная, освежающая вода прекрасно прошла бы по твоему пересохшему горлу.
— Вообще-то, я бы предпочла, чтобы фонтанчик был наполнен морфином, — проворчала я.
Она нахмурилась.
— Ты же знаешь, что тебя постепенно отучают от него. Не хотелось бы, чтобы ты ко всему прочему стала зависимой1.