Они режут меня по живому, пока я прислоняюсь к стене.
— Ты отказался от помощи! Ты, блядь, отказался открыться мне, позволить мне, — она хлопнула рукой по груди, — открыться тебе, — она держит руку там, скручивая пальцы в кулак. — Ты рассказал мне все о гребаных сучках, которых ты хотел трахнуть, Люцифер, — она делает еще один шаг ближе, ее кулак все еще находится над сердцем. — Ты не заслуживаешь меня. Ты, блядь, не заслуживаешь меня.
Она отворачивается, но я хватаю ее за руку и тяну назад.
Она пытается вырваться из моей хватки, но я хватаю ее за другую руку, удерживая ее перед собой.
— Отпусти меня, — шипит она, ее серебряные глаза полны такой ярости, что на них физически больно смотреть. — Отпусти меня, блядь. Пошел ты. Я ненавижу то, что ты сделал со мной. С моей гребаной... жизнью, — её голос срывается, ее плечи опускаются, когда она, почти хромая, перестает пытаться отстраниться от меня. — Иногда, Люцифер, я тоже тебя ненавижу.
Это звучит как признание, эти слова, которые проникают в мое сердце так глубоко, что я даже не могу дышать.
Я обнимаю ее крепче, между нами пространство, но я не могу ее отпустить.
— Ты любишь его? — спрашиваю я ее, мой голос такой тихий, что я даже не уверен, что она меня услышала.
Но когда ее глаза встречаются с моими, я понимаю, что да. Она снова и снова злится.
— Дело не в нем! — рычит она, вскидывая руки, пытаясь снова вырваться. Я притягиваю ее ближе, ее руки прижимаются к моей голой груди, когда она наклоняет голову, чтобы посмотреть на меня. — Дело, блядь, не в нем. Дело в тебе, и в твоей семье, и в том, что они сделали со мной. Что они, блядь, сделали со мной, — она разрывается на части в моих объятиях, впервые за все время. Я никогда не видел ее такой.
Никогда не видел, чтобы она плакала, не так. Даже у Маверика это было не так.
Она рыдает всем телом, ее плечи трясутся, она бьется головой о мою грудь, снова и снова, причиняя мне боль. Она.
— Они, блядь, разрушили меня, Люцифер, они, блядь, разрушили меня! — её ногти впиваются в мою кожу, и она зарывается лицом в мою грудь, ее горячие слезы стекают по моей груди. — Они, блядь, уничтожили меня. Мое тело, — она бьется в конвульсиях, крик рвется из ее горла. — Мой гребаный разум. Они разрушили меня для тебя. Для кого угодно.
Я все еще не могу дышать. Я не могу говорить.
Я обхватываю руками ее спину, когда она распадается на части.
— Они забрали у меня все. Они забрали все, — её ногти все глубже впиваются в мою кожу, слезы текут свободнее. — Они забрали это и у него, — хнычет она. Затем она поднимает голову и смотрит на меня водянистыми и красными глазами. — Ты тоже, — задыхается она, даже когда я прижимаю ее ближе, наши тела прижимаются друг к другу. — Ты позволил ему гнить там. Как ты мог так поступить с ним? Как ты мог... — она крепко закрывает глаза, ее губы сжаты вместе, когда она пытается дышать.
Я не знаю, что делать.
Что чувствовать.
Что сказать.
Я представляю его в этой клетке.
Она открывает глаза.
— Как ты мог позволить этому случиться? Я думала, ты... я думала, ты мой гребаный дьявол, пришедший, чтобы осветить путь в ад. Я думала, что это... мы. Против гребаного мира. Но ты не играешь со мной честно. Ты не рядом со мной. Это потому что я... сломлена? Это потому что ты ненавидишь меня? Это потому, что ты считаешь меня отвратительной и...
Я беру ее подбородок в руку и рывком поднимаю ее голову, склоняясь над ней, наши губы соприкасаются.
— Я так не думаю. Я никогда, блядь, так не думал.
— Как ты мог позволить, чтобы с ним происходили такие вещи? Когда все это дерьмо происходило со мной, ты позволял этому происходить с ним! — она шлепает рукой по моей груди, снова и снова плача.
Но я думаю об этом. О Пэмми. О том, как она прикасается ко мне. Прижимается ко мне. Ее рот на мне, ее слова.
Я думаю о том, как она прошла через это. Лилит. Когда она была намного младше меня, и в течение многих лет после этого. Разные мужчины, разные семьи. Разные люди, которые должны были заботиться о ней, любить ее и защищать, а они лишь ломали ее. Ранили ее. Издевались над ней.
Сколько раз она хотела умереть?
Сколько раз она ненавидела себя?