Как глубоко проникла эта ненависть к себе, заражая ее вены? Отравляет ее разум? Ее гребаную душу?
А он...
Я хочу ненавидеть ее за то, что она любила его. За то, что воспитала его.
Моего сводного брата.
Я хочу ненавидеть ее так сильно.
— Скажи мне, почему ты это сделал. Почему ты оставил его там. Как ты мог, блядь, так с ним поступить?
— Сядь.
От холодных слов отца у меня по позвоночнику пробегает холодок, но я не сделал ничего плохого за долгое, долгое время — я все еще чувствую его кулак на своем лице в последний раз, поэтому я легко сажусь, проводя ладонями по своему поту.
Его голубые глаза смотрят на меня, пока он крутит на пальце кольцо с цифрой 6.
— Отец Офелии хотел спросить меня о некоторых интересных вещах сегодня днем.
Я напрягся, переместился на своем сиденье, стараясь не слишком ерзать под его взглядом.
— Я не видел О весь день, — честно говорю я ему. — И Кейн хочет, чтобы мы все встретились с ним на стрипе, так что...
— Не перебивай меня.
Я закрываю рот, сжимаю челюсть, но стараюсь не показывать никаких внешних признаков гнева.
Мой отец вздыхает, откидываясь назад в кожаном кресле за своим столом. В Санктуме темно, как и всегда, пахнет ладаном, который так любит Пэмми, и у меня сводит живот при мысли об этом.
— Ее отец хотел знать, почему мы не открыли этот центр, — он произносит это слово с рычанием, — для общества, — ещё одно рычание.
Мое горло сжимается, но я продолжаю смотреть на него, ожидая своего шанса заговорить. Чертова Офелия. Я рассказал ей о Санктуме, когда она продолжала донимать меня вопросами, куда я, блядь, хожу по воскресеньям. Я трахнул ее сразу после этого и думал, что это заставит ее забыть. Видимо, нет.
— Ее отец не должен даже знать об этом месте, Люцифер. Ты это понимаешь? — я изо всех сил стараюсь, чтобы в моем голосе не было сарказма, мои ноги подпрыгивают, когда я сжимаю руки в кулаки на своих бедрах. — Папа, да ладно, это большая церковь. Там есть шпиль и все такое, — я заставляю себя рассмеяться, но он не выглядит ни капельки забавным. Я пожимаю плечами. — Я ничего ей не говорил...
— Но ты сказал, — холодно прерывает он меня. — Ты явно говорил, Люцифер.
Я пожевал внутреннюю сторону щеки, размышляя. Как я могу сделать это лучше? Я думаю о закладках в машине. О том, чтобы вообще пропустить стрип и сойти с ума в своей спальне, когда вернусь домой. По крайней мере, сейчас ночь. Пэмми будет держаться сама по себе.
Я могу заблудиться в одиночестве.
Мой отец вздыхает, глядя на свои длинные бледные пальцы, барабанящие по столу.
— Завтра днем ты должен пойти в дом Форгов.
Моя кровь холодеет.
Я слышал крики изнутри этого дома.
Я знаю, что там трое детей. Я встречался с ними, мельком. Две девочки. Испуганный мальчик.
Я думаю, что Эзра трахает одну из сестер, но он не хочет говорить с нами об этом. Хотя он ходит к ним в гости. Наверное, он как-то увлажняет свой член.
— П-почему? — мой голос дрожит, и я ненавижу это, но не могу остановить его.
Губы отца кривятся в жестокой улыбке.
— Увидишь, — затем он пренебрежительно машет рукой, берет ручку на своем столе и смотрит на бумаги, аккуратно сложенные перед ним. — Убирайся, Люцифер. Иди домой. Подумай о том, чтобы впредь держать свой поганый рот на замке, даже перед девушками, с которыми ты связан. Ей не нужно слышать твои слова, чтобы ты ее трахнул.
Когда я пришёл домой, Пэмми еще не спала.
Я чувствую запах благовоний, доносящийся из ее комнаты, расположенной прямо по коридору от моей, но я ныряю за свою дверь и плотно закрываю ее.
Но прежде чем я успеваю повернуть замок, она тихонько стучит.
У меня ком в горле, но я не могу ее игнорировать. Она знает, что я здесь. И если отец услышит, что я не впустил ее, он может обвинить меня в еще большем дерьме.
Я открываю дверь.
На ней красный шелковый халат, и больше ничего.
Я вижу ее сиськи, пухлые губы, растянутые в улыбке.
У меня сводит живот.
Позже, когда она скачет на моем члене, а я смотрю в потолок, я думаю о Форгах. Что там происходит? Чем они занимаются?
Когда Пэмми целует меня в лоб, завязывает халат и желает мне спокойной ночи, я думаю о том, что собираюсь найти.