Ноздри Люцифера раздуваются, и я слышу, как мой пульс бьется в голове. Я сжимаю нож так крепко, что у меня болят пальцы.
— Он настаивал на кесаревом сечении. Но твоя мама... — Мэддокс закатывает глаза, но потом смотрит на меня из-за спины Люцифера.
Мой позвоночник напрягается, когда его холодные голубые глаза смотрят на меня с отвращением. Мой гребаный отец.
— Твоя мама была очень похожа на нее, — говорит он, и у меня пересыхает во рту, а пальцы Джеремайи впиваются в мою руку.
— Мэддокс, — говорит он, его голос чуть больше, чем рык, — почему бы тебе не заткнуться на хрен?
Но он не заткнулся.
Он продолжает говорить, его глаза не отрываются от меня, пистолет по-прежнему приставлен к виску моего мужа.
Мне плохо.
У меня болит живот.
Это похоже на спазм.
— Упрямая, неуважительная. Полная сука, — он выплевывает это слово, глядя на меня. — Ты не моя дочь, — наконец обращается он ко мне. — Любая моя дочь научилась бы быть чертовски послушной...
— Да? — тихо спрашиваю я.
Люцифер поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня через плечо, и я вижу под верхним светом комнаты, что его глаза блестят от непролитых слез.
Я игнорирую его, удерживая взгляд отца.
— Так вот почему ни одна из твоих дочерей тебя на дух не переносит? Забудь обо мне. Я могу быть маленькой шлюшкой, которую ты никогда не хотел, — я сглатываю комок в горле, вспоминая имена, которыми они меня называли. О мужчинах, которым отец продал меня.
Джеремайя подходит ближе ко мне, но не говорит ни слова.
— А как же Бруклин? Думаешь, она когда-нибудь захочет увидеть тебя снова? А как насчет Маверика? — я делаю шаг вперед, и Джеремайя делает шаг за мной, не опуская моей руки.
Моя ладонь вспотела, но я крепче сжимаю нож. Такое ощущение, что последние двадцать лет ярости бурлят у меня под кожей, и теперь я вижу человека, на которого могу выместить все это. Он прямо передо мной. Он угрожает моему гребаному мужу.
Я хочу убить его.
— Маверик, блядь, ненавидит тебя, — говорю я ему, копая чуть глубже, потому что знаю, что 6 не насрать только на своих сыновей. — Он тебя терпеть не может. Твоя жена тебя не выносит. Кто ты такой, Мэддокс? Кто ты, блядь, под всем этим гневом? — я наконец-то позволяю своим глазам пробежаться по его телу, по всему.
Когда я поднимаю взгляд обратно, он вскидывает бровь.
— Тебе нравится то, что ты видишь? — его голос шепот. — Ты привыкла вставать на колени перед своими гребаными родственниками, — его челюсть дергается, — почему бы тебе не прийти сюда и не сделать единственную гребаную вещь, на которую ты можешь быть годна...
Рычание Люцифера заставляет меня вздрогнуть, пробивается сквозь мой гнев, и прежде чем я успеваю взглянуть на него, он выхватывает пистолет, дергает Мэддокса за руку и оттаскивает от него.
В комнате раздается выстрел, и я вздрагиваю, звук звенит в ушах, когда мне каким-то образом удается вырваться из хватки Джеремайи и броситься на Мэддокса.
— Сид, нет! — голос Люцифера полон паники, но уже слишком поздно.
Я сталкиваюсь с Мэддоксом, одной рукой хватаю его за руку, другой выхватываю нож и вонзаю его ему в грудь. Это требует усилий, его кожа и мышцы сопротивляются, но они поддаются, когда он упирается в входную дверь и тянется ко мне, одной рукой впиваясь в мой бок, когда мы опускаемся на пол.
Я смутно понимаю, что это означает, что в другой руке у него все еще может быть пистолет, но я не могу думать ни о чем, кроме того, как чертовски приятно это делать. Избавиться от еще одного демона, который разрушил мой мир. Мир моего мужа. Джеремайи. Моего брата.
Я пытаюсь вытащить нож, моргая от вида крови, от того, что мое тело прижато к его голому телу, и мне хочется блевать, но как только я собираюсь выдернуть его, я чувствую что-то теплое у себя под животом.
Под моей футболкой.
Другая рука Мэддокса все еще на моей талии, и я чувствую запах его пота. Слышу его смех в груди, одна рука все еще над сердцем, другая сжимает нож.
Но я застыла.
Прислонившись к нему, кровь сочится по лезвию, я заставляю себя поднять глаза. Встретить его взгляд.
Но когда его рука обхватывает мою руку, ствол пистолета упирается мне в живот, я не могу пошевелиться.
Позади себя я ничего не слышу.
Ничего не чувствую.