— Я до сих пор сопротивлялся тому, чтобы разбить твою гребаную челюсть об пол. Ты думаешь, это потому, что я не могу? Ты действительно настолько тупорылый?
— Джеремайя, пожалуйста, не надо, — умоляет меня Сид, ее голос грубый.
Я не слушаю. Никто не слушал меня, когда я умолял. Никто, блядь, не заботился обо мне. А этот ублюдок? Он мог бы спасти меня.
Он молчит, потому что у меня пистолет у него во рту. Обычно это заставляет людей замолчать.
— Ты должен был, блядь, оставить ее в покое. Тебе надо было залезть обратно в эту жалкую церковь, к которой ты принадлежишь, сосать хуи у своих друзей и отвалить нахрен, — я засовываю пистолет ему в глотку, и мне приходится отдать его ему. Он даже не вздрагивает. — Но ты не сделал этого, не так ли, урод? Ты не мог оставить ее единственному человеку, который всегда любил ее, — я отвожу пистолет еще дальше назад, слышу, как он ударяется о его коренные зубы. Его глаза слезятся, но я не останавливаюсь. — Сейчас я убью тебя на хрен, выращу твоего чертова ребенка и научу его называть меня папой, ты, кусок дерьма.
Я не отпускаю его.
Мой палец на спусковом крючке.
Я хочу покончить с ним сейчас, но это было бы слишком просто. Слишком хорошо для него. Я позволил ему выбить из меня все дерьмо на том балконе, после того как Сид узнала правду. Потому что я заслужил это. Я заслужил боль за нее.
Но с меня хватит.
Теперь я хочу убивать за нее. Так много людей.
Мэддокс и Элизабет были первыми.
Но следующий человек в моем списке? Он, блядь, прямо здесь.
И все же пуля для него слишком хороша. С рычанием я вырываю пистолет у него изо рта и швыряю его через всю комнату за собой, где он с грохотом падает на пол.
Я слышу хныканье Сид и вижу, как она приближается.
Сменив хватку на горле Люцифера, я поднимаю его, глядя на него, как сужаются его глаза, он делает большие глотки воздуха теперь, когда пистолет не в его горле, и его руки тоже тянутся к моей шее.
— Ты бросил меня в этой клетке, Маликов, — я стараюсь сохранить яд в своем голосе. — Ты, блядь, бросил меня.
Я вижу, как в его глазах мелькает жалость. Боль?
Я ненавижу это.
Моя грудь вздымается, когда я провожу нас обоих назад, прижимаю его голову к гребаной стене, а он смотрит на меня, его руки все еще обхватывают мое горло.
Я поднимаю кулак, готовый сломать его гребаный нос, но он не сводит с меня глаз.
Или его руки.
Что-то во мне... сдвигается, когда я смотрю на него.
Когда я думаю о нем в том подвале, когда я умолял его. Когда я умолял его.
По какой-то причине я думаю о его мачехе. После того, как я вышел. Когда я должен был стать одним из них, я увидел ее.
Пэмми.
Она всегда прикасалась к нему. Запускала руки в его волосы, называла его ласковыми именами, а он всегда выглядел... взбешенным.
Но он вроде как всегда так выглядел. Я ничего не думал об этом, когда Несвятые стали подпускать меня к себе, после того, как от Форгов остались только кровь и кости, сгоревшие в огне, который я не поддерживал.
Я сказал об этом полиции, но в тот момент вмешался Лазарь Маликов.
Они позволили огню разбушеваться.
Он поглотил этот особняк целиком.
Я даже не думаю, что они получили останки.
Но слова Люцифера о том, что я сделал с ними, прежде чем он на меня набросился... возможно, они знали.
Когда я думаю об этом, о том, через что мне пришлось пройти, я думаю о Сид Рейн.
Моей сестре.
Моей гребаной суженой.
Он бы скормил ее своему отцу. Он бы принес ее в жертву.
Моя хватка ослабевает на его горле, а его на моем, его глаза все еще связаны с моими.
— Ты бросил меня, — говорю я снова, мой голос ломается. — Ты, блядь, бросил меня, — я качаю головой и смотрю, как расширяются его глаза, как будто он удивлен, что я заговорил об этом. — Братья так не поступают.
И когда он полностью отпускает меня, а Сид молчит, они оба думают, что, возможно, я не такой уж и хреновый. Что я выбрался из этой клетки с целой душой или разумом. Забыв на долю секунды, что я не гребаный социопат, я второй раз за сегодня обрушиваю кулак на его нос.
Но на этот раз я слышу, как он ломается.
И, черт возьми, это приятно.
Но я еще не закончил.
Сид выкрикивает мое имя, и я вижу, что она мчится к нам, но мне все равно.