Я подтягиваю колени к груди, что делать становится все труднее, и обхватываю руками голени.
Если я закрою глаза, я все еще могу чувствовать его запах.
Чувствовать его.
Услышать его красивый смех.
Люцифер обещал мне, что не знает, где он. Я позвонила Николасу. Я звонила ему. Я просто хотела... еще одного прощания.
Но я думаю, он знает то, что я поняла о прощании.
Не важно, сколько раз ты это говоришь, конечный результат один и тот же. Кто-то все равно уходит, и это все равно чертовски больно.
Еще одно неуклюжее слово на кончике языка не может спасти нас от такой боли.
Я опускаю взгляд на кольцо на пальце. Черный бриллиант в форме розы, черное кольцо тоже. Несмотря на дыру в моем сердце, которую оставил Джеремайя, я улыбаюсь этому кольцу.
И то, которое я вижу на безымянном пальце Люцифера, тоже. Черное матовое кольцо с вырезанным черепом.
Мой муж.
Эти слова приятны, когда я думаю о них. Думаю о том, что я здесь, с ним. Он отходит от этого гребаного кокса, и я знаю, что это тяжело. Вот почему он спит. Почему я пыталась — и не смогла — приготовить столько еды и в итоге бросила метафорический гребаный тазик и позволила Элле со всем справиться.
Я упираюсь подбородком в колени, глядя на Люцифера, ворочающегося в нашей кровати с черными атласными простынями и серыми подушками.
Он так чертовски красив, что иногда на него больно смотреть.
Но иногда я не могу отвести взгляд, как сейчас.
Он трет глаза кулаками, медленно садится и ошарашенно смотрит по сторонам, словно что-то ищет.
Меня.
Я тихонько прочищаю горло, и он поворачивает голову в мою сторону.
Когда наши глаза встречаются, улыбка растягивает уголки его красивого рта. Его верхняя губа больше нижней, и это выглядит так чертовски очаровательно, что мне требуется усилие, чтобы удержаться на этом черном кожаном диване.
— Ты должна была разбудить меня, — говорит он, его голос густой от сна. — Я думал, ты хотела пробежаться сегодня утром.
Я улыбаюсь ему, поднимая голову, когда он прислоняется к изголовью, проводя рукой по своим кудрям. Он опускает ее на бок, и я рассматриваю его пресс, его грудь, его идеальную бледную кожу.
— Да, — говорю я ему. — Но ты сказал, что возьмешь выходной на неделю, — он откидывает голову назад и смеется, раскатисто и горловым смехом, глядя в потолок.
Напоминает мне Джеремайю. Его брата.
— Малышка. Я не собираюсь возвращаться на работу еще долгое, долгое время, — наконец говорит он, опустив подбородок и удерживая мой взгляд.
Его глаза такие поразительные, контрастирующие с его бледной кожей, его черными кудрями, что у меня перехватывает дыхание.
— Ты — мой приоритет. И ребенок тоже, — его голос смягчается при этих словах, когда он опускает взгляд ниже, на свободная белая майка, которая на мне, кроме нижнего белья, больше ничего нет. — Кстати говоря, посиди со мной, мама.
От этих слов по мне разливается тепло, и через минуту, когда он выжидающе смотрит на меня, я поднимаюсь на ноги и пересекаю комнату. Прежде чем я успеваю заползти на кровать, он наклоняется, хватает меня за талию и прижимает к своей груди, его руки крепко обхватывают меня, когда он прислоняется к изголовью, целует меня в щеку и прижимает к себе.
Затем его рука проскальзывает под мою майку, упираясь в инициалы Джеремайи.
Я напрягаюсь в его объятиях, не дыша.
Он смеется мне в ухо, его дыхание касается моей кожи. Но это не приятный смех. В этом раскатистом урчании нет ничего теплого.
И когда он переворачивает меня, наваливаясь на меня сверху, когда мое дыхание стремительно покидает меня, я ничуть не удивляюсь ярости в его взгляде, когда его палец копается в заживающей ране, когда он задирает мою майку.
Вот он. Мой муж.
— Ты позволила ему сделать это с тобой? — тихо спрашивает он меня, проводя по ней указательным пальцем, но его глаза буравят меня. Он загораживает собой солнечный свет, и его черты лица окутаны темнотой, но синева его глаз такая чертовски яркая, что это поражает.
Не думаю, что когда-нибудь смогу привыкнуть к его красоте.
— Люцифер, я не...
— Ответь на гребаный вопрос, Лилит.
Я кусаю свою щеку, глядя вниз на его палец на мне, мои руки хватают простыни рядом со мной.
— Да, — говорю я ему. — Я позволила ему сделать это.
Он смотрит на меня с минуту, как будто ищет правду. Пытается расшифровать ее из моего гребаного дерьма.
— Ты знаешь, что я должен сделать, не так ли? — спрашивает он, наклоняясь ближе.
— То, чем ты угрожал на Игнис? — отвечаю я. — Это не сработало так хорошо, блядь.