– Может быть. Но у него нет. Он одиночка.
– И почему он охотится за тобой?
– Ну… – Энди пожал плечами, и Джинни впервые за годы знакомства увидела на его лице смущение. Это выражение настолько ему не подходило, что на мгновение ей показалось, будто Энди напуган. Но это же невозможно, верно? Энди ничего не боится.
И все прошло – словно облачко на секунду закрыло солнце и исчезло. Энди снова сел рядом с ней, как будто ничего и не случилось.
– Теперь скажи мне, – начал он, отряхивая колени, – не нужна ли тебе работа?
– На каникулах будет нужна. Не откажусь. А что за работа?
– В яхт-клубе. Энджи Лайм ищет кого-то, чтобы помогать на кухне, накрывать столы, и все такое. Я предложил свои услуги, но ты же знаешь, я человек занятой, да и нервничать мне нельзя. Вдруг переволнуюсь и умру.
Джинни подумала, что не родился еще человек, который с меньшей вероятностью умер бы от волнения, чем Энди, но промолчала.
– Ладно, – сказала она, – рисковать не стоит, конечно. Помощь нужна каждый день?
– По вечерам. С шести до восьми. Я тогда скажу ей, что ты согласна, да? Все равно потом туда заходить буду. Собираюсь всех тут обойти, собрать свою стаю, выдать каждому дозу Энди.
– Да, предупреди ее. Я потом тоже зайду. Здорово!
Яхт-клуб находился прямо в устье реки и не имел отношения к яхтам и клубам – это был ресторан. Но жители Уэльса славились своей изобретательностью в выборе названий. Энджи Лайм, например, была вовсе даже не Лайм. Ее мужа звали Гарри Уильямс, но так его никто не называл. Все звали его Гарри Лайм, как того парня из романа «Третий человек»[1]. И жену прозвали соответственно. Яхт-клуб принадлежал им уже год или около того. Джинни с отцом заходили туда перекусить: ресторан был маленький, уютный и больше напоминал закусочную. Энджи отлично готовила. Работать там будет здорово. И здорово, что рядом будет Энди. В маленьком прибрежном королевстве Джинни все вдруг стало складываться замечательно, просто отлично, как и должно было быть. Последние загорающие потянулись по мягкому песку в сторону машин, волны тихо бились о берег, солнце тонуло за горизонтом в кроваво-красном небе.
– Пап, помнишь Энди?
– Энди Эванса? Я его видел сегодня. Он болтал о чем-то в гараже с Дафиддом. А что?
– Он сказал, что в яхт-клубе нужна помощница на кухню, и я согласилась там поработать. По вечерам.
– Что, весь вечер? Мы же совсем не будем видеться.
Час был уже поздний. Папа лежал в гамаке под ночным небом, а из открытого окна лилась музыка Моцарта и свет, подсвечивавший снизу листья дерева. Он часто там лежал. Иногда даже спал там ночью. Иногда и Джинни присоединялась к нему: вытаскивала под звезды матрас и пуховое одеяло. Сегодня тоже можно было бы так сделать, но после визита Венди Стивенс между ними будто пролегла пропасть.
Джинни до предела откинула спинку шезлонга и села рядом с отцом, разглядывая крону дерева, казавшуюся светло-голубой на фоне черного бархата ночного неба.
– Это только с шести до восьми, – объяснила она.
– Тогда нормально. Ты сама-то этого хочешь?
– Ага. Поэтому и согласилась.
– Молодец. Сколько заплатят?
– Не знаю, мы еще не обсуждали.
– Цыплят будем позже считать?
– Наверное.
Так они и сидели вместе, в молчании, еще несколько минут. Запись Моцарта подошла к концу, пленка щелкнула, музыка стихла.
– Тебе бы плеер и наушники, – сказала Джинни. – Чтобы не вставать каждый раз и не переворачивать кассету.
– Мне и не нужно. Я просто попрошу тебя – очень вежливо, – и ты все сделаешь.
– Размечтался, – рассмеялась она, вставая.
– Конечно.
– Просто перевернуть?
– Нет. Поставь ноктюрны Шопена. В исполнении Рубинштейна.
Джинни зашла в дом, отыскала кассету и поставила в проигрыватель.
– И все же с наушниками было бы проще, – заметила она, возвращаясь к шезлонгу.
– Не хочу отключаться от окружающего мира. Хочу слышать музыку, которая мягко играет где-то на расстоянии, а вокруг царит ночь. Как будто она звучит из открытого окна большого дома на другой стороне озера.
– Ха! Ну ты и придумал, – фыркнула Джинни, хотя на самом деле этот образ ей очень понравился. Так легко было воссоздать его перед внутренним взором, написать, словно картину. Вот он обретает форму, и воображение работает так легко, обращаясь к сохранившимся в памяти изображениям зданий в классическом стиле, лужайкам перед ними. Бликам света на темной воде. Людей она запоминала плохо, а вот вещи – легко. Стоит только подумать о предмете или месте, как их детальное изображение – текстуры, размеры, тени – возникают в ее голове. Джинни так много о себе не знала; не знала она и о том, насколько это редкий дар, хотя уже начинала, пожалуй, догадываться.