Я уверенно расправляю плечи и поднимаю подбородок.
«Я – Рене Гросс».
– С возвращением в Нью-Йорк, Фрэнк. Для меня большая честь видеть тебя здесь.
К нам приближается элегантная дама с безупречно уложенными темными волосами. На ней вечернее платье на одно плечо.
– Рад тебя видеть, Ребекка, – Фрэнк обнимается с ней, и в этот момент я чувствую, как рядом со мной напрягается Киллиан.
Он отпускает мою руку и поворачивается к проходящему официанту, чтобы взять с его подноса бокал шампанского. Киллиан делает долгий глоток, и в моей груди закрадывается сомнение.
Здесь есть нечто такое, что заставляет волноваться моего сводного брата. Подобная эмоция для него так же свойственна, как веселье на кладбище.
– Добро пожаловать домой, Фрэнк. Я рада, что ты посетил мою первую выставку.
Вместе с Ребеккой к нам присоединяется девушка на вид чуть старше моего возраста. Ее волосы цвета вороного крыла собраны в высокий хвост, а черное платье с длинными рукавами обтягивает стройное тело. Его дополняет единственное украшение – подвеска с кулоном в форме сердца.
На фоне остальных дам, увешанных драгоценностями, девушка выглядит весьма скромно. Но это нисколько не обесценивает ее природную и естественную красоту.
– Все средства от продажи картин пойдут в фонд детей-сирот, – объясняет она, и Фрэнк улыбается ей так же добродушно, как и мне.
– Ты большая умница, Эйслин. Я всегда знал, что у тебя доброе сердце, – он переключает внимание на меня. – Познакомьтесь – это моя дочь Рене. Рене – это Ребекка, а это ее племянница Эйслин.
Фрэнк представляет меня, пока Ребекка и Эйслин обмениваются между собой многозначительными взглядами. Затем они смотрят на меня, и я заставляю себя оставаться неподвижной и не показывать тревоги. У меня вроде как получается.
Ребекка пристально на меня смотрит, в ее взгляде нет злобы или осуждения. Скорее она разглядывает меня с интересом, пока ее губы растягиваются в теплой улыбке.
– Рада познакомиться с тобой, Рене, – она притягивает меня к себе и обнимает. – Дочь Фрэнка и моя дочь. Мы одна большая семья и связаны между собой.
Я неуверенно поднимаю руки и обнимаю ее, когда мои глаза встречаются с пронзительными голубыми глазами Эйслин. Если бы ее взгляд мог говорить, то он сказал бы, что знает обо мне и догадывается, кто я такая.
«Ты не Рене», – я буквально слышу голос Эйслин у себя в голове.
Наш зрительный контакт разрывает Ребекка. Она отстраняется от меня и загораживает обзор. В это мгновение Фрэнк представляет Киллиана.
– Вы помните моего сына?
Я машинально оборачиваюсь на своего сводного брата. Он стоит чуть поодаль от нас с бокалом шампанского и сдержанно кивает в знак приветствия.
– Я помню Киллиана мальчишкой. Неужели так быстро летит время? – Ребекка вздыхает и обращается к Эйслин. – Дорогая, ты бы не могла показать Рене свои картины? Мы с Фрэнком давно не виделись, и нам надо поговорить.
Вскоре Ребекка и Фрэнк теряются в толпе, оставив нас втроем в неловком молчании.
– Эйслин, а какая твоя самая любимая картина? – я решаю прервать молчание первой.
Она вздрагивает от моего вопроса, словно я вырвала ее из своего мира грез.
– У меня нет любимых, – отвечает она. – Но я влюблена в творчество своей бабушки. Я привезла ее картины на выставку. Мне кажется, будет правильно, если наши работы будут вместе в значимый для меня день.
Я киваю, мысленно благодаря Эйслин за честность. Любой другой художник воспользовался «минутой славы» и стал бы с воодушевлением рассказывать про свои картины, а не говорить про другие.
– Покажешь их мне? – спрашиваю я, и Эйслин ведет меня в другой конец помещения. Я оборачиваюсь, собираясь позвать с нами Киллиана, но он будто бы в воздухе испарился.
Тем временем Эйслин подводит меня к той части галереи, где висят четыре картины. В отличии от остальных они отделены красной ограничительной лентой, за которую нельзя заходить.
– Это единственные картины, которые сегодня не выставлены на продажу, – объясняет Эйслин. – Для нашей семьи они бесценны.
После этого она предлагает мне провести небольшую экскурсию. Я соглашаюсь и понимаю, почему Эйслин является одним из успешных современных художников. Ее картины выворачивают душу и переносят в другую реальность.
– У тебя настоящий талант, – без какой-либо лести говорю я.
– На самом деле это не моя главная способность, – признается Эйслин. – Дедушка говорил, что я могу читать людей, как открытую книгу. Он называл это даром, но я предпочитаю называть это теорией микровыражений.