Я слабо сплюнул кровь.
— Вот чего стоят твои уверения.
Темные брови приподнялись.
— Но я выполнил свою клятву. И Сабра тому свидетель.
Сабра. Я посмотрел и не увидел ни одной женщины. Меня окружали мужчины в Южных шелках и тюрбанах.
А потом я понял. Маленькая быстрая фигурка, которая проскользнула под животом ослицы и разрезала мне руку. Которую я принял за мужчину.
Она сорвала платок, открывая нижнюю часть лица, и ткань складками повисла у тюрбана. Я увидел маленькое, смуглое лицо, явно Южное; черные, выразительные глаза, бесконечно счастливые; смуглый румянец щек и разомкнутую линию чувственного рта. Она была бесконечно возбуждающей.
Сабра опустилась на колени: маленькая, гибкая, с глазами как терн — сама Южная красота. Не говоря ни слова, она протянула руку к моей ране и прижала к ней пальцы. Кровь потекла еще сильнее, запачкав изящную ладонь. Сабра поднесла свою ладонь к глазам, внимательно посмотрела на кровь, потом взглянула на меня.
Голос у нее был мягким и нежным.
— Я отдала женщину Умиру, — сказала она.
Я дернулся. На это ушли все мои силы.
— Пропади ты в аидах, — прохрипел я, — ты и твой прислужник в постели с перебитым носом.
Окровавленная рука размахнулась и ударила меня по лицу, оставляя липкие следы. Туман сгустился.
И все утонуло во мраке.
…трещина в земле… неровная щель, прорезавшая почерневшую землю, была похожа на рот, искривившийся в безумном крике. В глубине, в полумраке, что-то сверкало блеском кристаллов Пенджи, только это были не кристаллы, а что-то совсем другое. Что-то белое, яркое и холодное.
Глубоко внутри меня зашелестел Чоса.
Война длилась долго и за это время даже горы были разрушены почти до основания; брат шел на брата, в надежде вымотать противника, заставить его сдаться. Шака Обре — чтобы защитить, Чоса Деи — чтобы все уничтожить.
Война нарастала пока не устала сама земля и не поднялась, чтобы воспротивиться разрушению. Война разоряла мир и плоть высыхала и чахла — плотью этой была сама земля. Зеленая трава сходила с нее пластами и оставались голые камни и песок.
Внутри меня Чоса засмеялся.
— Я могу переделать все это, а потом создать заново…
Скалы дрожат и рушатся, создаются новые горные цепи и пики.
Чоса поднимает руки. Слова, которые он поет, непривычные уху, неизвестные даже Шака. Луга превращаются в пустыню, ожерелье озер становится океаном песка.
Шака Обре кричит, глядя как уничтожается его творение.
Его брат только смеется.
— Я говорил тебе, что могу сделать это!
— Тогда я расправлюсь с тобой! — кричит Шака.
В глубине гор скрывается последний бастион творения Шака. Только это место еще недоступно вечному лету и безжалостному солнцу.
— Я покажу тебе! — шепчет Шака.
Но понимает, что опоздал. Чоса уже создал тюрьму.
— Убирайся! — кричит Чоса и повелительно указывает на полую гору.
На склоне появляется трещина: открытый рот кривится. В глубине трещины что-то сверкает.
— Иди туда, — приказывает Чоса. — Иди туда и живи своей жизнью, без солнца, песка и звезд.
— Иди ТУДА! — приказывает Шака и показывает на Север, подальше от себя. Прозрачная рубиновая дымка выходит из его пальцев и окутывает Чоса Деи. — Туда! — повторяет Шака. — Внутрь тобой же созданной горы.
И Шака Обре нет, его засасывает жадный рот горы. Он заперт в крепости в горе, полной пещер и тоннелей.
— Ты видишь? — хохочет Чоса. — Куда тебе до меня?
Но и его уже нет. Сверкающая охрана сопровождает его весь путь до места заточения на новом Севере, так отличающемся от Юга.
На земле, которая когда-то была единой, цветущей, зеленой и плодородной.
Я дернулся, но снова бессильно упал. Я видел узоры, пересечения линий и решетки, и дрожащую руку хустафы, лежащую на влажном песке.
Глубоко внутри меня Чоса зашевелился.
Линии, нарисованные в песке…
Рука вонзилась мне в пах и сжалась. Я дернулся, попытался закричать, но сквозь широкую кожаную ленту крик не прорвался. Я лежал на спине на деревянной скамье в маленькой сумрачной комнате, свет в которую проникал из пробитого в толстой стене отверстия. В спину вонзались щепки, руки и ноги были растянуты. Кандалы, удерживающие их, крепились к стальным кольцам в полу. На мне была только набедренная повязка — плохая защита от руки Сабры. Невзирая на ее смех, я выгнулся дугой.
— Хочешь сохранить их? — спросила она. И сжала сильнее. — Что же мне для тебя придумать? Как отплатить за его смерть?
Ответить я не мог. В рот мне засунули твердый гладкий шар, от которого тошнило, а сверху рот плотно завязали широкой кожаной лентой. Тогда лента была влажной и мягкой. Теперь, высохнув, она отвердела.
Сабра отпустила. Черные глаза смотрели безжалостно.
— Я могла бы сделать тебе больнее.
Наверняка могла бы. И наверняка еще сделает.
Дел. С Умиром.
Сабра захохотала, когда я попытался вырвать кольца. Железо глухо зазвенело, вернув меня в шахту Аладара. По вискам сразу потекли капли пота. Передо мной стояла дочь Аладара.