— Всю ночь и весь день?
— Да.
— Аиды, тебе же потом было плохо!
— В этом все дело.
— Довести человека до полуживого состояния?
— Довести человека до полуживого состояния, чтобы больше никогда ему не захотелось напиться.
— Но ты пила. Сегодня.
— Пьянство лишает человека равновесия.
— Это одно из его многочисленных последствий.
— Поэтому нас в Стаал-Уста заставляли пить, а потом танцевать. Чтобы мы привыкли и научились в любом состоянии контролировать себя. Чтобы даже напившись, мы не проиграли танец.
Я задумался. Система обучения казалась мне довольно странной, но результаты были налицо.
— Я пью уже много лет… почему я не смог привыкнуть?
— Меня заставляла дисциплина. Самоконтроль. Ты, напившись, не стараешься справиться с опьянением и, кроме того, у тебя самоконтроль несколько ослаблен.
— Северная напыщенность, — пробормотал я и снова задумался. — Значит все эти разговоры, что ты можешь выпить больше меня… — я не закончил.
— Я могу, — спокойно согласилась Дел.
Я натянуто улыбнулся.
— А я могу отлить дальше.
На секунду она застыла, потом расслабилась.
— В этом я готова признать твою победу.
— Ну и отлично, — я поднялся. — Теперь ложись спать, а я проверю как там лошади.
— Я могу пойти с тобой.
Я улыбнулся.
— Я знаю, что ты не пьяна, баска. Но я бил от души и готов поспорить, что голова у тебя болит.
Она потрогала подбородок.
— Болит. Такого я от тебя не ожидала, — Дел помолчала и мрачно добавила. — Стоило бы тебе за это отплатить.
— Отплатишь, — усмехнулся я. — Если не кулаком, то языком, — я улыбнулся, чтобы она не обиделась. — Отдохни, баска, — я повернулся к двери, но так не вышел. — Да, баска, еще одно…
Дел вопросительно приподняла брови.
— Что, в аиды, заставило тебя бросить вызов этому клещу Пенджи?
— Которому?
— Богатому. Тому, который хотел купить тебя.
— А-а, ему, — она нахмурилась. — Он меня разозлил.
Я посмотрел на нее с подозрением.
— Ты наслаждалась собой.
Дел усмехнулась.
— Да.
— Ну спи, — я снова повернулся к двери.
— Тигр?
Я застыл, потом обернулся.
— Что?
Дел смотрела на меня внимательно и серьезно.
— Если ты нарисовал связывающий круг, который мог запереть Чоса Деи, почему ты не оставил в нем меч?
— Меч? — растерянно переспросил я, а потом понял. — Я, конечно, мог.
— И Чоса Деи был бы в ловушке.
Я кивнул.
Дел нахмурилась.
— Разве мы не этого добиваемся? Загнать его в ловушку из которой он уже не смог бы выбраться?
Я снова кивнул.
— Да. И я нашел такую ловушку. Моя яватма — ключ к ней.
Голубые глаза сверкнули. Вопрос был слишком важен и Дел осторожно подбирала слова.
— Тогда почему бы не оставить его в круге и не покончить со всей этой историей?
— Потому что, — просто ответил я.
— Потому что? Потом что что?
Я печально улыбнулся.
— Потому что мне бы тоже пришлось остаться в круге.
— Тебе?..
— Он во мне, баска. Теперь нужно освободить не только меч… нужно освободить и меня.
Дел побледнела.
— Аиды… — пробормотала она.
— Я был уверен, что ты меня поймешь, — я повернулся и вышел из комнаты.
27
Я не пошел проверять лошадей. Я пошел к старику.
Акетни Мехмета расположили свой лагерь на площади у караванного квартала.
Раньше, в дни когда Кууми было суетливым и полным жизни, на этой площади располагался самый большой базар, а караваны останавливались не доезжая до поселения. После прихода Пенджи, поселение лишилось былой мощи и осмелевшие борджуни начали нападать на путников и торговцев, не успевших укрыться за стенами. Тогда-то почти опустевший базар и стал приютом всем, кто ехал в Харкихал или на Север через Кууми.
Фургоны, обтянутые выгоревшей на солнце тканью, нетрудно было найти и в слабом свете звезд и полумесяца. Я прошел по пыльной площади и поискал фургон хустафы.
Я мог бы догадаться, что с его способностями он должен быть узнать о моем приходе и уже ждал меня.
Или просто успел проснуться и сделать вид, что ждал.
Он был один. Сидел около фургона на своей подушке. Шкуры ослов покрывала серая пыль и в полутьме они казались за серебристыми. Животные сбились в стадо и, сопя и фыркая, подбирали зерна. Огромные заостренные уши постоянно двигались; хвосты с жидкими кисточками щелкали, отгоняя назойливых насекомых.
Яркие черные глаза хустафы сверкнули при моем приближении. Я остановился перед ним.
— Ты видел это? — спросил я. — Мой приход сюда?
Он улыбнулся, растянув морщинистые губы, привыкшие к отсутствию зубов.
Я опустился на колени, вынул нож и нарисовал узоры на утоптанной земле. Это были не слова — я не умею читать и писать — и даже не руны, хотя в них я немного разбираюсь, и даже не привычные символы, обозначающие воду, благословение или предупреждение.
Несколько линий. Одни были прямыми, другие извивались, некоторые перекрещивались. Закончив, я убрал нож и взглянул на старика.
Какое-то время он даже не смотрел на рисунок. Он разглядывал меня, изучал мои глаза, словно через них хотел прочитать мысли. Я знал, что это невозможно — ну может для кого-то и возможно, но Бросающий песок обычно читает только песок — и решил, что он ищет что-то другое. Какой-то знак. Подтверждение. А может ждет от меня признания. Я так и не понял, что он хочет и мог ли я это сделать.
Потом он посмотрел на мой рисунок. Он долго изучал его, прослеживая взглядом каждую линию. Когда закончилась последняя, он, тяжело дыша, наклонился и положил свою тонкую дрожащую ладонь в центр рисунка. Ладонь прикрыла большую часть линий и оставила в пыли расплывчатый отпечаток. Старик поднял руку и провел через лоб ровную линию.
Я ждал ответа.
Или он уже ответил? Этот жест в его акетни был связан с джихади.
Я очень глубоко вздохнул, разгоняя путаницу мыслей.
— Я джихади?
Он посмотрел на меня: старый сморщенный старик с грязной полоской через лоб.
— Если это так, — не успокаивался я, — что в аиды мне делать? Я танцор меча, а не святой… не мессия, знающий как превращать песок в траву! — я замолчал, вспомнив о предположении Дел. И чувствуя себя полным дураком. — Или… может не в траву, а в стекло?
Черные глаза сверкнули. На ломаном Пустынном он сообщил мне, что все члены его акетни вели себя достойно, ожидая когда же исполнится предсказание Искандара.
Да, еще и Искандар. Так называемый джихади, которого ударила по голове собственная лошадь и который умер прежде чем успел совершить хотя бы что-то из обещанных чудес.
И как полагается джихади, перед смертью он объявил, что его миссия будет выполнена, хотя он сам еще не знает как и когда это случится. А значит из слов Джамайла — неизвестно как ставшего Оракулом — можно было сделать вывод, что должен был вернуться не обязательно сам Искандар, а кто-то, выполняющий его роль.
А я ни чью роль выполнять не собирался, большое спасибо.
И тут же меня захватил поток воспоминаний. Они били ключом изнутри, прорываясь к поверхности моего сознания: чужие, странные, незнакомые воспоминания о зеленой, плодородной стране. Я мучительно пытался понять, где же мог видеть этот цветущий мир, а потом понял: это был Юг глазами Чоса Деи еще до его разлада с братом.
Благодаря Чоса я очень хорошо «помнил» слова Шака Обре, пообещавшего, что если он сам не сможет восстановить мир, найдется тот, который сможет это сделать, невзирая на старания Чоса Деи.
И вполне возможно, что именно поэтому в Искандаре и появился джихади. Он возник неизвестно откуда и его имя осталось в людской памяти только потому что в его честь был назван город, да еще сохранились воспоминания о том, что лошадь ударила его по голове — а такой истории вполне достаточно, чтобы о мессии не забыли, независимо от его святости. Так что может быть Искандар вовсе не был человеком, обычным человеком, которые живут в этом мире.