Слова прозвучали эхом моих собственных мыслей. Я угрюмо признал:
— Теперь мы знаем друг друга слишком хорошо.
Она улыбнулась.
— Иногда.
— Но я по-прежнему не знаю многое о тебе, а ты обо мне.
Своим замечанием я заслужил косой взгляд.
— Может быть… но ты и сам о себе многого не знаешь.
Я хмыкнул.
— Я знаю достаточно.
— Тогда почему ты продолжаешь спрашивать меня реален ли ты?
Я заставил жеребца идти по краю узкой улицы, чтобы обойти перевернутую корзину и груду вывалившегося из нее мусора.
— А ты никогда не задумывалась, реальна ли ты?
— Нет.
Я пригнулся, проезжая под низко свисающим навесом, и ударился своим левым коленом о правое Дел, когда улица стала совсем узкой и заставила нас прижаться друг к другу.
— Ты никогда не задумывалась, не можешь ли ты быть каким-то… творением.
— Творением?
Я безуспешно пытался придумать, как сформулировать вопрос.
— Это личность, необходимая для чего-то и поэтому появившаяся. Магический человек, созданный колдовством для определенной цели. Например, превратить песок в траву.
Дел нахмурилась.
— Нет, мне такое даже в голову не приходило. А почему я должна была об этом думать?
Я мучительно выискивал самый простой способ объяснить ей свою теорию так, чтобы она не все поняла.
— Послушай, однажды ты почувствовала, что танцуешь гораздо лучше, чем твои ровесники и друзья по школе. Ты не думала, что это не совсем обычно?
Дел слабо улыбнулась.
— Мои родственники постоянно говорили мне, что я необычная.
Я помрачнел.
— Я не об этом. Я… Когда ты поняла, в душе, что ты лучше всех, ты не задумалась, что это неспроста?
Светлые брови взлетели высоко.
— Лучше всех? — недоверчиво переспросила она.
— Ну, себя я не включаю. Это мы так и не выяснили.
Она засмеялась.
— Нет, никогда не задумывалась. Когда я была маленькой, мои братья, дяди и отец учили меня владеть ножом и мечом, и ничего странного в этом не видели. Все в нашей семье этому учились. У моей матери было достаточно здравого смысла, чтобы не лишать меня шанса научиться постоять за себя, а у других женщин хватило ума не критиковать за это мою мать. А потом, в Стаал-Уста, я была уверена, что смогу научиться танцевать так хорошо, чтобы… — она надолго замолчала, а когда снова заговорила в голосе появилась мрачная решимость. — Тогда я хотела только одного: научиться танцевать так, чтобы исполнить все клятвы, чтобы уничтожить Аджани. Каждую минуту я думала об этом, мне некогда было задавать вопросы удачливой судьбе, которая подарила мне такой талант.
— А-а, — протянул я, завершая рассказ.
— Так что нет, я никогда не задумывалась, не могу ли я быть… творением, — она дождалась моего кивка. — Я всегда была сама собой. Какой должна была быть.
Больше я ничего не сказал. Мне такая мысль тоже не приходила в голову до тех пор, пока я не присел перед старым хустафой и впервые не задумался о легендах о джихади, песке и траве, которые вполне могли оказаться историей.
Я поежился и тут же почувствовал за спиной вес яватмы и волшебника, жившего в ней.
Мы нашли маленькую, почти пустую гостиницу, владелец которой так обрадовался посетителям, что поселил нас в лучшую комнату, которая в общем-то отличалась от остальных только тем, что кровать в ней была длиннее. Мои пятки упирались в конец шаткого сооружения вместо того, чтобы привычно свисать.
Дел опустилась на колени на утрамбованный пол и начала распутывать ремни фляг, пристегнутых к седельным сумкам.
— Мы не можем здесь задерживаться.
— Только одну ночь, — согласился я, ослабляя узел на шнурке одной сандалии. — Еду и воду можно купить сейчас или подождать до утра.
— Я все куплю, а ты за это время успеешь помыться, — она поднялась и положила сумы рядом со мной на кровать. — Если допустить, что у тебя есть такое желание.
— Судя по твоему тону, оно должно у меня быть.
— Совершенно верно, — с улыбкой подтвердила Дел и направилась к закрытой пологом двери.
— Куда ты идешь?
— Покупать воду и еду в дорогу, я же сказала, — терпеливо объяснила она.
— Мы можем пойти вместе.
Дел пожала плечами.
— А зачем? Когда я вернуть, ты закончишь мыться и я воспользуюсь твоей водой.
Вообще-то Дел вела себя подозрительно. Хотя она не хуже меня могла в одиночку купить все, что было нужно, мы предпочитали делать это вместе просто потому что так было легче. Но я решил не докапываться до причины. Может ей хотелось на какое-то время ускользнуть от мужского надзора; с женщинами такое бывает.
Особенно когда они тратят деньги.
Мне оставалось только пожать плечами.
— Хорошо. Если ты не найдешь меня здесь, значит я сижу в общей комнате.
— И пьешь акиви. Чем же еще ты можешь заниматься? — Дел откинула в сторону драную тряпку, закрывающую вход, и исчезла.
Я заявил владельцу гостиницы, что буду мыться, в комнату быстро прикатили бочку, вернее половину бочки, и ведрами залили в нее воду. Воды было немного, но и это было лучше чем ничего. В Русали работало много купален, но в них и сосчитать нельзя сколько тел мылись одной и той же водой. По крайней мере таким способом Дел доставалось то, что осталось от меня, а меня она знала.
С мылом хозяин тоже поскупился, но я сумел вымыться сам и оставить для Дел. Потом, влажный и чистый, я появился в общей комнате, заказал акиви и несколько минут наслаждался покоем.
Дел в конце концов вернулась, кивнула мне и исчезла в нашей комнате. Я подумал, не пойти ли посмотреть как она моется, но потом решил, что в этом случае Дел рисковала остаться грязной, ввиду того, что иногда случается, когда я вижу ее без одежды, и я не стал мешать. Я налил себе еще акиви.
Когда акиви кончился, я забеспокоился и отправился выяснять, что же, в аиды, могло задержать Дел так надолго.
Она сидела ко мне спиной, укутавшись в бурнус и накинув на голову капюшон. Я открыл рот, собираясь спросить чем, в аиды, она занимается, когда она испуганно вздрогнула, обернулась и взглянула на меня широко раскрытыми глазами.
Потеряв дар речи от изумления, я уставился на нее. Оба мы застыли как статуи.
Я видел только голубые глаза. Голубейшие, ярчайшие глаза. Они были теми же знакомыми глазами, того же цвета и чистоты, но все остальное изменилось.
Я долго не мог произнести ни звука, но потом умудрился выдавить:
— Что ты с собой сделала?
Она заговорила медленно и рассудительно, тем тоном, каким убеждают скорее себя, чем окружающих.
— Я сделала себя другим человеком.
Я наконец-то пошевелился, шагнул к кровати, неуверенно протянул руку и скинул капюшон на плечи.
— Все? — недоверчиво прошептал я.
Дел выгнула почерневшие брови.
— Женщина с черно-белыми волосами привлекала бы даже больше внимания, чем Северная баска.
— Но… мне нравятся светлые волосы.
Она помрачнела.
— Это краска, ее можно смыть.
— А это? — я коснулся одной смуглой щеки.
— Это тоже, — черноволосая смуглая Дел, сердившаяся на меня, совсем не напоминала обычный более светлый вариант, хотя выражение лица не изменилось. — Я похожа на Южанку?
— Нет. У них глаза черные или карие.
— Тогда я с Границы.
— Ха.
— Пусть все так думают.
Я внимательно рассматривал ее. Светлые волосы, выжженные солнцем, стали черными. Краска еще не успела высохнуть и гладкие пряди влажно блестели. Контур бровей стал четким, заостряя выражение лица. Дел покрасила даже ресницы. Смуглая кожа была светлее чем у большинства Южан и почти не отличалась от моей, не было только медного оттенка.
Я нахмурился, сделал шаг назад, пожевал губу, раздумывая.
Странное это было ощущение. Я знал только одну Дел: светловолосую, голубоглазую, выросшую под прохладным солнцем. Она всегда оставалась Северянкой, чужой для Юга и внешностью, и привычками. Теперь все изменилось — по цвету кожи и волос Дел можно было принять за настоящую Южанку. Став похожей на большинство женщин, Дел потеряла свою необычность, привлекавшую глаз любого мужчины, но осталась поразительно красивой, хотя уже другой красотой. Чужой и одновременно знакомой.