— А про отпечатки пальцев на пистолете — правда? — в голосе матери слышится мольба.
— Да, но пистолеты принес приятель, и мы стреляли по мишеням. Этот парень и подставил меня. А я даже не знаю, задержали ли его, нам не дают видеться. Я вообще ничего не знаю, кроме того, что я не убийца.
— Время заканчивается, — доносится из коммуникатора, и мама вдруг говорит:
— Ник, я выгнала Марио.
Я удивлен. Серьезно? Хоть что-то хорошее!
— Правильно. Ты заслуживаешь лучшего, честное слово. До свидания, ма.
— Я очень тебя люблю, — по ее лицу катятся слезы, падают на блузку, оставляя темные пятна.
— И я тебя.
Мама уходит, все время оборачиваясь, и я остаюсь один. Являются полицейские и уводят меня в камеру.
Глава 4. Справедливость
Прошла пара судебных заседаний, я присутствовал на них один — ни Мэг, ни Ганка. Задержана она или нет, я не знаю, но Ганка схватили. Он всеми силами старается переложить вину на меня, а я отчаянно пытаюсь утопить его.
В зале суда так много людей, что кружится голова, хочется раствориться во всем этом и исчезнуть. Меня сажают в клетку, будто дикого зверя. Среди присутствующих из знакомых только мама и государственный адвокат. Он относится ко мне с пренебрежением, надежды на него мало. Может, хоть он знает, что с Крошкой. На мой зов он оборачивается не сразу, я задаю вопрос, он дергает плечами:
— К сожалению, ее состояние без изменений.
Значит, мне не на кого рассчитывать.
Заходит судья, и гул в зале затихает. Я подбираюсь, подаюсь вперед. Следует стандартная процедура начала заседания, я уже знаю ее наизусть.
А вот и первый свидетель обвинения — невысокий лохматый мужик, в котором с трудом узнаю собутыльника Виски. Заикаясь, шепелявя, он рассказывает, как пришел к сторожу отметить свой развод, а потом в дверь постучали, и Виски (которого, оказывается, зовут Дональдом), пошел открывать и исчез, но были слышны звуки борьбы, потому пришлось схватить пистолет.
Горбоносый прокурор, похожий на коршуна, кивает на меня:
— Вам знаком этот молодой человек?
Свидетель надевает очки, но все равно щурится:
— Он, что ли, в меня стрелял? Хрен знает, эти парни были в масках.
— У кого было оружие? — продолжил прокурор.
— У девки и еще у кого-то. Говорю ж: на них были маски. Я, значит, стреляю на движение и чувствую, что-то не то. Что-то словно жжет внутри, смотрю, значит, на свое пузо, а там кровищи… ну я и…
Прокурор поднимает руку:
— Спасибо, достаточно.
Потом выступает незнакомая пухлощекая женщина, не сразу понимаю, что она рассказывает про дочку Джона Кроули, того самого мужчины с фотографии. Оказывается, это его родная сестра.
— Он жаловался, что Лиз встречается с подозрительным парнем и совсем лишилась рассудка. Потом мы какое-то время не виделись. Как сейчас помню этот звонок полицейского, — голос ее дрожит, и она замолкает.
— Что он еще рассказывал про парня дочери? — спрашивает обвинитель. — Может, вы его видели?
Женщина скользит по мне взглядом и мотает головой:
— Нет, не видела. Сколько можно меня мучить? Все это я рассказывала много раз. Одного хочется: чтобы вы наказали преступника. У Джона была такая семья! — она всхлипывает и прячет лицо в ладони, плечи ее вздрагивают.
Моя мама кусает губы, возле нее — пустые стулья, словно люди знают, что вот она, мать малолетнего маньяка.
— Свидетель обвинения Эстебан Склоун.
Это кто еще такой? Не успеваю я удивиться, как в зал вводят закованного в наручники Ганка. Я немею. Он еще больше похудел и побледнел, его обрили налысо, и он уже не напоминает мальчика из аниме, теперь скорее похож на маньяка: бескровное лицо, глаза-бездны, опущенные уголки губ. Только сейчас замечаю, что у него почти нет бровей. Ник, ну ты и простофиля! Где ты был раньше? Этого человека ты считал другом? Ему доверял больше, чем себе?
Ганк демонстративно меня не замечает. Уселся на стул и смотрит перед собой. Он собирается свидетельствовать против меня?
Сделав честное-пречестное лицо, он клянется говорить только правду. Неужели они не видят, что чудовище не я? Конечно же нет. Я ж не разглядел в нем монстра раньше.
— Расскажи, что тебя связывает с обвиняемым?
Все так же не глядя на меня Ганк начинает:
— Когда я приехал в город, познакомился с Кэтти, она нас свела. Это было в августе прошлого года. Ник промышлял воровством в метро и предложил мне участвовать. Мы с другими подельниками разыгрывали спектакли, отвлекая людей, он их грабил.
Сами собой сжимаются кулаки. Вот гнида! Значит, я его позвал?! А Ганк продолжает:
— Ник рассказывал, что встречается с девушкой, он даже собирался привести ее в компанию на Рождество.
— Как звали девушку?
— Не знаю. Вроде Элизабет, но чаще он называл ее Мышкой. Потом что-то изменилось. Он стал злым и молчаливым, мы даже один раз подрались из-за какой-то мелочи. Уже и не вспомню, из-за чего, тогда мы часто ссорились. Три дня его не было, потом он явился мрачнее тучи…
— Когда это было, точнее?
— На Рождество. Про Мышку с тех пор никто не говорил, я подумал, что они расстались…
— Это ложь! — кричу я, вскакивая, хватаюсь за прутья клетки. — Все это все ложь! Ганк, ты сука! Я тебе отомщу за эту подставу, клянусь! Это он все подстроил! Он принес пистолеты, чтобы мы стреляли по мишеням и оставили свои отпечатки! Я не виновен! Я никого не убивал!
В зале поднимается гомон. Разевает рот судья, но я не слышу слов, меня поглотила бессильная ярость. Успокаивает меня тычок дубинки, и я падаю на стул, хватая воздух, будто рыба на суше. Кровь колотится в висках, хочется убивать, крушить все вокруг. Словно из гулкого тоннеля, доносится голос Ганка:
— Неужели не видно, что он псих?
Волнуются присяжные, переговариваются, косятся на меня. Мама тоже вскакивает и что-то кричит, но слов не разобрать. Расталкивая людей, бежит к судье, ее останавливают копы, она виснет у них на руках, заливается слезами.
Теперь мне точно конец. Я снова навредил себе, выставив себя психом. Как теперь оправдаться? Да никак. Смотрю на Ганка и замечаю, что он тоже в упор смотрит на меня. Впервые с тех пор, как его ввели в зал. Вдруг быстро косится на мою мать и тут же опять отводит взгляд.
Ровным, хорошо поставленным голосом судья снова переносит заседание. На душе пусто. Только в кино побеждают хорошие парни. Только в фильмах полицейские честно расследуют преступления.
В своей камере падаю на койку и лежу неподвижно, кажется, целую вечность. Хочется отключиться, но перед глазами снова и снова возникает рожа Ганка, то есть Эстебана Склоуна, и набатом звучит: «Неужели не видно, что он псих».
Мир несправедлив, это известно. Но сознание отказывается мириться с неизбежностью и бьется над неразрешимой задачей: как оправдаться? Как?!
— Ник Райт, к тебе посетитель.
— Кто? — бормочу я.
— Без понятия. А ну встал, быстро!
Конвойный ведет меня по коридору совсем не туда, где находится комната свиданий. К нам присоединяется бородатый индус в гражданском, и мы идем вдоль дверей админкорпуса. Входим в светлый просторный кабинет. За большим столом восседает худая брюнетка лет сорока пяти. Волосы собраны на затылке в пучок, нога закинута за ногу. Сдвинув на кончик носа очки в тонкой оправе, она окидывает меня внимательным взглядом, будто сканирует своими водянистыми светлыми глазами.
Борода придвигает стул, и я присаживаюсь напротив женщины, а он замирает за моей спиной. Пока шли, я не рассмотрел, есть ли у него оружие, но каждой клеткой тела чувствую опасность, исходящую от этого человека. Кажется, что одно неловкое движение, и он свернет мне шею.
Кто эта женщина? Следователь? Очередная родственница убитых Ганком людей?
— Добрый вечер, Николас. Хотя для тебя он вряд ли добрый, конечно.
— А для вас?
— Хорохоришься? — равнодушно уточняет она. — Ну-ну. И ты, и я знаем, в каком ты положении.